Ларри задумчиво оглядывался вокруг. Электричество работало, улицы были чистыми, исчезли малейшие следы мародерства.
— Глен был прав, — сказал он. — Часы у него идут точно. Но все же сомневаюсь, таким ли способом следует налаживать часовой механизм. Ваши люди все выглядят так, словно у них нервишки не в порядке, Дорган.
Дорган не ответил.
Они подъехали к окружной тюрьме и, обогнув ее, припарковались у заднего входа на бетонной площадке. Когда Ларри вылез, морщась от затекших в машине мышц, он увидел, что Дорган держит две пары наручников.
— Эй, послушай, — сказал он, — что за ерунда на самом деле.
— Извини. Его приказ.
— На меня ни разу за всю жизнь не надевали наручники, — сказал Ральф. — До того как я женился, меня пару раз подбирали и кидали в вытрезвилку, но никогда в наручниках. — Ральф говорил медленно, его оклахомский акцент чувствовался все сильнее, и Ларри понял, что он в дикой ярости.
— У меня приказ, — сказал Дорган. — Не осложняй ситуацию.
— Приказ, — протянул Ральф. — Я знаю, кто отдает тебе приказы. Он убил моего друга Ника. Какого черта ты связался с этим адским отродьем? Ты кажешься хорошим парнем. — Он глядел на Доргана с таким гневно-вопрошающим выражением лица, что тот покачал головой и отвел глаза.
— Это моя работа, — сказал он, — и я ее выполняю. Вот тебе и весь сказ. Вытяните руки, или я прикажу кому-нибудь помочь вам.
Ларри вытянул руки, и Дорган сковал их наручниками.
— Кем ты был? — с любопытством спросил Ларри. — Раньше?
— Следователь второго ранга. Полиция Санта-Моники.
— И теперь ты с ним. Это… ты прости, что я так говорю, но это и впрямь смешно.
Глена Бейтмана вытолкали из машины, и он очутился рядом с ними.
— Зачем вы его толкаете? — со злостью осведомился Дорган.
— Если бы тебе шесть часов пришлось слушать чушь, которую нес этот парень, ты бы тоже стал его толкать, — ответил один из мужчин.
— Мне плевать, какой бред вам приходилось слушать, а руки распускать нечего. — Дорган взглянул на Ларри. — Почему это так смешно, что я с ним? Видишь ли, я служил полицейским десять лет до Капитана Скорохода. Я видел, что бывает, когда начинают командовать парни вроде тебя.
— Юноша, — дружелюбно сказал Глен, — твой опыт с несколькими избитыми малышами и жертвами наркомании не оправдывает твоего сотрудничества с монстром.
Уведите их, — ровным голосом произнес Дорган. — Отдельные камеры, разные отсеки.
— Я не думаю, что ты сумеешь жить с таким выбором, юноша, — сказал Глен. — Кажется, в тебе мало что от нациста.
На этот раз Дорган сам толкнул его.
Ларри отделили от двоих других и повели по пустому коридору, украшенному надписями: НЕ ПЛЕВАТЬ. К ДУШЕВЫМ И КАБИНЕТАМ САНОБРАБОТКИ. Одна гласила: ТЫ ЗДЕСЬ НЕ ГОСТЬ.
— Я бы не отказался от душа, — сказал он.
— Может быть, — кивнул Дорган. — Посмотрим.
— Что посмотрим?
— Насколько ты окажешься сговорчивым. — С этими словами Дорган открыл камеру в конце коридора и ввел туда Ларри.
— Как насчет браслетов? — спросил Ларри, выставив руки перед собой.
— Конечно. — Дорган открыл наручники ключом и снял их. — Лучше?
— Намного.
— Все еще хочешь в душ?
— Конечно, хочу. — Еще больше Ларри хотел, чтобы кто-то находился рядом с ним: слышать эхо удаляющихся шагов было выше его сил. Если он останется один, страх начнет возвращаться к нему.
Дорган вытащил маленький блокнот.
— Сколько вас там? В Зоне?
— Шесть тысяч, — сказал Ларри. — Каждый четверг по вечерам мы играем в бинго, и приз в финальной игре — двадцатифунтовая индейка.
— Ты хочешь принять душ или нет?
— Хочу. — Но он уже не рассчитывал на него.
— Сколько вас там?
— Двадцать пять тысяч, но четырем тысячам еще нет двенадцати, и они бесплатно посещают автокиношку. Для экономики это просто крах.
Дорган захлопнул свой блокнот и взглянул на него.
— Я не могу, парень, — сказал Ларри. — Поставь себя на мое место.
Дорган отрицательно покачал головой.
— Не могу этого сделать, потому что я не псих. Зачем вы здесь, ребята? Что, по-вашему, это вам даст? Он прикончит вас как пить дать, прикончит — завтра или послезавтра. И если он захочет, чтобы вы заговорили, вы заговорите. Если он захочет, чтобы вы плясали чечетку и одновременно мастурбировали, то так оно и будет. Вы, должно быть, спятили.
— Нам велела идти старуха. Матушка Абагейл. Скорее всего она тебе снилась.
Дорган отрицательно покачал головой, но неожиданно отвел глаза.
— Я не понимаю, о чем это ты.
— Тогда оставим все как есть.
— Уверен, что ты не хочешь говорить со мной? И принимать душ?
Ларри рассмеялся.
— Я такой дешевкой не занимаюсь. Пошлите к нам своих шпионов. Если найдете хоть одного, кто не станет похож на ласку при одном упоминании имени Матушки Абагейл, — вот так-то.
— Как хочешь, — ответил Дорган. Он прошел обратно по коридору, освещенному зарешеченными лампами. В дальнем конце коридора он вышел за ворота со стальными прутьями, и те с глухим треском захлопнулись за ним.
Ларри огляделся. Как и Ральфу, ему случалось несколько раз побывать в тюряге: один раз за публичное оскорбление, другой — за унцию марихуаны. Буйная молодость.
— Это не «Риц», — пробормотал он.
Матрас на койке явно был не первой свежести, и он подумал с легким отвращением, не умер ли кто-нибудь на нем в июне или в начале июля. Туалет работал, но когда он первый раз спустил воду, она была ржавой — верный признак того, что им долгое время не пользовались. Кто-то оставил здесь вестерн в бумажной обложке. Ларри взял его, а потом положил на место. Он присел на койку и вслушался в тишину. Он всегда ненавидел одиночество, но в каком-то смысле всегда был одинок… пока не приехал в Свободную Зону. И теперь все было не так плохо, как он опасался. Погано, да, но он справится.
«Он убьет вас как пить дать, прикончит — завтра или послезавтра».
Только Ларри не верил в это. Чтобы их убили просто так, как бродячих собак, — этого не может быть.
— Я не побоюсь никакого зла, — произнес он в мертвой тишине камеры и всего тюремного отсека, и ему понравилось, как это прозвучало. Он произнес это снова.
Он прилег, и ему пришло в голову, что в конце концов он проделал почти весь путь обратно на Западное побережье. Только путешествие оказалось более долгим и странным, чем кто-либо мог когда-нибудь себе представить. И путешествие было еще не закончено.
— Я не побоюсь никакого зла, — снова повторил он.
