Многие мои друзья из Парижа конца XIX — начала XX века (Аполлинер, Руссо, Соти и многие другие, имя им легион и они — легенда, великие поэты, писатели, живописцы, порвавшие с догматизмом во имя будущего, где они теперь?) скривились бы или с презрением расхохотались бы, если бы узнали, что я стремлюсь сделаться суфием. Иногда я и сам над собой смеюсь. Кто лучше пригоден для такого?
Рабиа говорит, что она шествовала по Тропе ввысь, пока не познала предельный экстаз при виде Славы Божией. Возможно, и я на это способен. Гарантий нет. Она — моя наставница, но лишь я сам через свои собственные усилия могу достичь того, чего достигла она. Это совершали и другие, пусть совсем немногие. А затем она добавляет, что мои устремления могут оказаться тщетными. Бог избирает тех, кому дано постичь Путь, Тропу, Истину. Если я не избранный, tant pis, je suis dans un de ces merdiers, quel con, le bon Dieu![55]
Почему я, Альфред Жарри, некогда называвший себя Доктор Фаустролл, сатирик, издевавшийся над лицемерами, филистерами, ортодоксами и самоослепленными глупцами, разоблачитель и преследователь прочих, мертвых душой, твердолобых, увязших в болоте истово верующих… почему я теперь взыскую Бога и желаю трудиться так, как никогда доселе не трудился, чтобы стать рабом Божиим, не говоря уже о покорности Рабиа? Почему я это делаю?
Есть много объяснений, в основном — психологических. Но психология никогда и ничего не объясняет удовлетворительно. Я наслушался о Рабиа в течение некоторого времени и пошел послушать ее саму. Я всегда изучал и портретировал абсурд, и не желал упустить тот особый род абсурда, который представляла собой она… Я думал поболтаться на краю толпы ее учеников, жаждущих знаний и праздно любопытствующих. То, что она говорила, не казалось отличным от того, что проповедовали другие представители многих вероисповеданий. Разговоры о Пути и о Тропе — дешевка, различаются лишь имена основателей сект да их последователей.
Но эта женщина, казалось, излучала нечто такое, чего я никогда не подмечал в других. И в ее словах мне почудился смысл, даже если они были, согласно логике, абсурдны. А затем она бросила на меня взгляд краем глаза. И словно ударила молния, и объединились позитивные и негативные ионы. Я увидел нечто неопределимое, но магнетическое в этих черных оленьих глазах.
Короче, я выслушал ее внимательно, а затем поговорил с ней, и пришел к убеждению, что то, о чем она говорит — крайний абсурд. Но «Верую, ибо абсурдно». Это изречение не выдерживает логического анализа. Но, вообще-то, оно для такового и не предназначалось. Оно взывает к духу, а не к разуму. В нем есть тонкий смысл, уловить который не легче, нежели винные пары. Нос обоняет их, а рука удержать не может.
Далее — метод обучения, следовать которому требует от посвященных наставник-суфий. Его предназначение — вести учеников вверх физически, умственно и духовно. Часть его — ничто не считать само собой разумеющимся, просто потому, что так принято. Су фи никогда не верит в то, что «всякий знает», «говорят, что…» Я и сам такое отверг, но метод оценки суфиев отличен от моего. Я подчеркивал несообразности. Они прививают посвященным привычку оглядывать любую вещь со всех сторон, а также учить непосвященных, если это возможно. Я никогда не верил, что моя сатирическая поэзия, романы, пьесы и живопись просветят хотя бы одного-единственного филистера. Я взывал лишь к умам тех, кто уже был со мной согласен.
Итак, под руководством Рабиа я продвигался все дальше, хотя и не очень скоро. Я служил ей и физически, обязанный приносить одно и уносить другое, во всякий момент бодрствования ожидающий приказа. К счастью, она любила рыбачить, и мы много часов предавались этому столь милому мне занятию. Я служил также ей духовно, слушая ее рассуждения и замечания о наблюдениях, раздумывая о них, отвечая на ее бесчисленные вопросы, предназначенные для проверки того, насколько я понимаю ее наставления и насколько двигаюсь вперед. И служба моя должна была продолжаться, пока я ее не покину или, пока, как и она, достигнув высокой степени совершенства, не запылаю экстатическим пламенем Единого.
С другой стороны, а что еще важного я совершил?
Когда Рабиа услышала это мое замечание, она упрекнула меня:
— В жизни есть место веселью, но слишком часто оно указывает на легкомысленный ум и недостаток чувства ответственности, — заметила она, — а это — существенное нарушение в характере. Или боязнь того, над чем смеются. Помедитируй над этим. — Сделала паузу, затем добавила. — Думаю, ты веришь, что можешь добиться того, что увидишь Единого моими глазами. Но я — только учитель. Ты один способен найти Путь.
И немного спустя после этого она решила вскарабкаться на вершину монолита. Здесь, если вершина окажется необитаемой, она хотела остаться надолго. Она предполагала взять с собой троих из своих учеников, если те пожелают ее сопровождать.
— И как долго, о сосуд внутреннего света, мы там пробудем? — спросил я.
— Сперва пусть наши волосы отрастут настолько, что достанут до икр, — отвечала она. — Затем мы острижем их наголо. И когда, после множества стрижек, мы накопим достаточно волос, чтобы сделать из них веревку, которой хватило бы, чтобы спуститься сверху на землю, тогда мы покинем монолит.
Срок показался долгим, но четверо из ее учеников заявили, что последуют за ней. Я был одним из них. Гаворник, чех из шестнадцатого века, колебался. Он признался, что, как и те, кто отказался с ней идти, боялся лезть наверх. Но в конце концов сказал, что попытается преодолеть недостаток храбрости. Он пожалел об этом решении по дороге наверх, поскольку мог пользоваться только пальцами рук и ног, чтобы цепляться за выступы, впадины и неровности скалы, а многие из них были совсем маленькими. Но он добрался до вершины. И там улегся и дрожал в течение часа, прежде чем обрел достаточно сил, чтобы встать. Гаворник был единственным, кто боялся. Но и он победил свой страх. Таким образом, он оказался самым храбрым среди нас. Хотел бы я, чтобы он с такой же храбростью выбрался из своего Я, с какой вскарабкался на скалу. Впрямь я ли этого желаю? В конце концов, он мог бы избавить меня от моего Я.
Через три дня после того, как мы попали на вершину, я нашел Артефакт. Я шел к небольшому озерцу порыбачить, когда увидел что-то, торчащее из грязи у корней большого куста. Не знаю уж, как я его различил, ибо оно было запятнано грязью и лишь слегка выступало наружу. Но я отличался любознательностью и подошел к нему. Склонившись поближе, я разглядел, что верхушка у него в форме луковицы. Коснулся. Твердая, как металл. Поковырявшись в мягкой земле вокруг, я вытащил нечто, сделанное человеком. Или кем-то разумным, в любом случае. Это был цилиндр около фута в длину и три дюйма в диаметре. И на каждом конце — луковица в натуральную величину.
