Она только заметила:
— Возможно, ты приближаешься к Единому. Но не с помощью этой игрушки. Не принимай ее за свой Путь.
В ту ночь, пока остальные спали, я сидел на ободке и наблюдал за кострами далеко внизу. Люди сидели или плясали вокруг огня, или же падали спьяну на землю. И тогда я стал думать о годах, прожитых в прежнем мире и здесь, и проникся к этим людям жалостью, смешанной с отчаянием. А также к себе и своей Самости.
Я написал множество пьес, рассказов и стихов о тупицах, лицемерах, дикарях, глупцах и об эксплуататорах жалких и обреченных масс. Я насмехался надо всеми, над хозяевами и массами, с их пороками и низким интеллектом. И все же была ли в том их вина? Не родились ли они, чтобы сделаться тем, чем стали? Не действовал ли каждый из них в соответствии с тем, чего не мог превзойти? Или, если немногие обладали чутьем и склонностью к озарениям, и храбростью действовать, полагаясь на них, разве и они не родились для этого?
Так можно ли просто восхвалять или осуждать любого из нас? Те, кто, казалось бы, подняли себя за шнурки своих ботинок на более высокий уровень, сделали это лишь потому, что их врожденные качества сотворили их судьбы. Они не заслуживают ни порицания, ни хвалы.
Мне показалось, что нет такой вещи, как изначально свободная воля.
Так, если я тоже достигну экстаза и блаженства, как Рабиа, то лишь потому, что меня ведет наследие моей плоти. И потому что я достаточно долго проживу. С чего бы Рабиа или меня следовало вознаградить, если Бог, так сказать, пожелал этого? И есть ли в этом честность или справедливость? Эти ничтожества и пошляки, скачущие внизу, не могут быть ничем иным. Не можем и мы с Рабиа претендовать на превосходство в добродетели. Где же тогда честность и справедливость?
Рабиа сказала бы мне, что на все есть Божья воля. Однажды, если я достигну определенного уровня духовного развития, я постигну Его волю. Если нет, значит, мне назначена участь одного из тех ничтожеств, коими прежде полнилась Земля, а ныне полнится Мир Реки. С другой стороны, наставница часто говаривала, что все из нас способны достичь единения с Богом. Если Он этого желает.
В этот миг мои суетливые действия с прибором, кажется, активизировали его. Зеленые лучи вылетели из обеих луковиц, изогнулись — нет, то не мог быть настоящий свет — и встретились в двенадцати футах от меня. И в точке соединения возникло мужское лицо. Оно было огромным и хмурым, и зазвучали слова, которые казались угрожающими. Несколько минут спустя, в то время как я сидел, не двигаясь, словно загипнотизированный доктором Месмером, эту тираду прервал женский голос. Он был приятный и ласковый, но, тем не менее, полный силы. Еще несколько минут спустя разгневанное лицо стало мягче. И вскоре уже улыбалось. А затем передача прекратилась.
Я вздохнул и задумался. Что это значило? Имеет ли оно какой-то особый смысл для меня? И если да, то почему?
Меня вывел из задумчивости голос Рабиа. Я обернулся и встал, глядя ей в лицо. Оно выглядело суровым в ярком звездном свете. Гаворник стоял позади нее.
— Я видела и слышала, — сказала она. — И теперь понимаю, куда это тебя ведет. Ты размышляешь о разгадке тайны, связанной с этой машиной вместо того, чтобы приобщаться к Тайне, данной Богом. Это никуда не годится. Для тебя настало время выбирать между Сотворенным и Творцом. Пора!
Я колебался долгое время, а она стояла без всякого движения в теле или на лице. И наконец, я протянул ей прибор. Она взяла его и передала Гаворнику.
— Возьми это и погреби там, где он не найдет, — распорядилась она. — В этом нет для нас никакой ценности.
— Я этим немедленно займусь, наставница, — сказал чех. Он исчез в кустах. Но на рассвете, когда я гулял вдоль ободка, усталый от бессонницы и недоумевающий, вполне ли правильно поступил, я увидел Гаворника. Он спускался вниз по расселине в камне, через которую мы вступили некогда в этот маленький мир над миром. Его грааль был привязан к спине. Артефакт покачивался у него на груди на конце волосяной веревки, обвивавшей его шею.
— Гаворник! — крикнул я. Я подбежал к краю ободка и поглядел вниз. Чех был не очень далеко от меня. Он поглядел вверх, огромными и одурелыми глазами и ухмыльнулся.
— Поднимайся обратно! — прокричал я. — Или я сброшу на тебя камень!
— Нет, не сбросишь! — проорал он. — Ты выбрал Бога! А я выбрал эту машинку! Она настоящая! Она твердая, имеет практическую ценность и может дать ответы на мои вопросы, в отличие от воображаемого существа, в подлинности которого меня на время убедила Рабиа! Для тебя это никчемная игрушка, так не все ли тебе равно? Или ты передумал?
Я колебался. Я мог последовать за ним вниз и там вырвать у него прибор. Я жаждал этого; меня сокрушало чувство утраты. Я слишком поспешил накануне, слишком благоговел от присутствия Рабиа, чтобы думать ясно.
И вот я стоял, глядя вниз на него и на Артефакт, долго-долго. Если я попытаюсь отнять у него машинку, возможно, мне придется его убить. А затем окажусь среди многих, которые могут пожелать завладеть машинкой и убить меня, чтобы ее заполучить, если повезет.
Несколько раз Рабиа говорила нам:
— Убивать ради вещественных благ или во имя идеи — это зло. Это уводит с Пути.
Я боролся с собой, подобно тому, как боролся Иаков с ангелом у подножия Лестницы. То была не спортивная схватка, а суровая и отчаянная борьба.
И затем я прокричал вниз Гаворнику:
— Ты пожалеешь о своем выборе. Но я желаю тебе удачи, желаю найти ответы на твои вопросы! Это не мои вопросы!
Я обернулся и вздрогнул. Рабиа стояла в десяти футах позади меня. Она не сказала ни слова, поскольку не хотела влиять на события. Я, я один должен был сделать выбор.
Я ожидал от нее похвалы, но она произнесла лишь одно:
— У нас много работы, — обернулась и зашагала к лагерю. Я последовал за ней.
Foreword by Philip Jose Farmer Copyright © 1992 by Philip Jose Farmer.
CROSSING THE DARK RIVER by Philip Jose Farmer Copyright © 1992 by Philip Jose Farmer
Мой друг (франц., итал.)
Дэвис вспоминает стихотворение Дж. Г. Байрона «Поражение Сеннахериба» (из цикла «Еврейские мелодии», 1815 г.):
«Ассирияне шли, как на стадо волки,
В серебре их и злате сверкали полки»…
Наоборот (франц.)
