Андрей глубоко втянул ноздрями воздух.
— О, это может быть только рябчик! Пища королей и миллионеров. Ничего на свете нет вкуснее бульона из рябчика!
— А, пару всего стрелил, — скромно сказал старик, — попробовать жижи, однако, всем хватит.
— Рябчики! Как интересно! — чуть не запрыгала на месте Инга. — Я никогда не пробовала!
И тут, как гром, ударил близкий выстрел. Не безобидный сравнительно хлопок дробового ружья, а резкий, мощный звук боевого оружия.
С Мити Липского свалились очки. Вершинина тихонько ойкнула, Андрей побелел. Я успел еще заметить, что Сергеев мгновенно переломил свою тулку и сноровисто загнал в оба ствола тупоносые жаканы.
Второй выстрел заставил всех пригнуться, хотя стало ясно, что стреляют все же в некотором удалении и, во всяком случае, не в нас.
— Всем быть на месте!
Держа оружие на изготовку, старый егерь, сопровождаемый Андреем, осторожно двинулся в ту сторону, откуда стреляли. Вскоре они углубились в ольшаник. Прошло несколько напряженных минут. Все было тихо, мы начали успокаиваться и даже шепотом строить предположения, оценивая ситуацию.
Наконец из кустов выглянул Андрей.
— Александр, Василий! — крикнул он. — Возьмите топор и веревку и — сюда! Только в темпе, в темпе.
Мы схватили требуемое и, не раздумывая, бросились вслед за Андреем. В зарослях ольхи теснились необычно крутые и высокие, почти достигавшие пояса, кочки. Послышалось журчание ручейка, мешавшееся с неясным шумом голосов, и — отчетливо — громкий стон. Я увидел треух Сергеева, его спину, склонившуюся над кем-то. Сергеев в эту минуту откинулся, и я увидел искаженное болью лицо Вальки Кислого.
— Вырубай жерди, будем делать носилки, — громко скомандовал аспирант, добавил вполголоса: — Нога у него, закрытый перелом, возможно, тяжелый.
Из двух крепких и длинных жердей, зигзагообразно связанных веревкой, были сооружены носилки. Сергеев успел к этому времени зафиксировать сломанную ногу с помощью самодельных шин, и Вальку перенесли в «Казанку». Что и говорить, он, мерзавец, угнал нашу фелюгу, нагличал в Слободе, но надо отдать ему должное: замешан он на крепком тесте. Держался по-мужски, когда мы тащили его через метровые кочки.
— Далеко ль лодку-то угнал? — сурово спросил Сергеев.
— Там… За варакой, в протоку затащил и ветками забросал.
Теперь в «Казанке» оставалось совсем мало места, и старик кивнул Яковенко.
— Поедем, Одександр, лодку вызволять. А вы, ребята, подавайтесь к старой стоянке у вараки. Только осторожней идите, тайга шутить не любит: если бы не мы, Вальке, ек-кувырок, считай, крышка.
Кислый, морщась от боли, вдруг вытащил из-за пазухи книгу в засаленном и истертом кожаном переплете.
— На, отдай вон очкарику. Бумага там вложена, да я по-старому ни бельма. Может, та, которую ищете.
Я чуть не закричал: «Ура!», «Надежда — наш компас земной!»
С трудом мы развернули лодку носом по течению и на руках протолкнули на глубокое место. «Казанка» ушла, а мы набросились на книгу, как изголодавшиеся на хлеб. Это был том обычного формата, на кожаном переплете сохранились местами следы узорчатого тиснения. По углам выглядывала деревянная жесткая основа; боковые застежки не сохранились, перепрев, видимо, еще много лет назад.
Между обложкой и титулом лежал вдвое сложенный лист плотной на ощупь бумаги, заполненный старинным рукописным текстом. Заглавные буквы имели красивые, по-лебяжьи выгнутые шеи, добротная тушь только немного выгорела, все было написано не по-китайски, а по-русски, но я, например, не мог прочесть и слова. Начертание большинства букв было абсолютно незнакомым, промежутки между словами почти отсутствовали.
— Текст титлован; вероятно, это полуустав семнадцатого века, — с апломбом изрек Митяй, впившись своими толстыми очками-окулярами в листок.
Однако и он не сумел прочитать членораздельно ни одной фразы.
Аспирант, с минуту помедлив, заявил, что текст, скорее, относится к первой половине восемнадцатого века.
— А мы сейчас точно узнаем, — улыбаясь, сказал он, — где-нибудь здесь, возможно, есть и дата. Ты, Вася, как борзописец, запиши-ка, на всякий случай, весь текст. Не исключено, что в нем шифр Пирогова. Значит, так… — «В нынешняя лета прошедшего году по указу благочестивейшего Великого государя, царя и Великого князя Петра Алексеевича, всея Великия и Малыя и Белыя России самодержца, и по грамотам его царского пресвятого Величества из казенного приказу о земном владении, такожде и из патриаршаго приказу о церковном владении…»
Андрей остановился, чтобы перевести дух, и Липский тут же счел нужным встрять:
— Все ясно! Это так называемая жалованная грамота основателю скита!
— Похоже на то, «…в уезде града Великоустюжскаго, на речке Вилюге, от жительства людскаго в удалении, в лесном и пустом месте иеромонаху Порфирию, который прежде сего на оном месте ради пользы души своея многая лета в уединении живягде, Указ его государев и благословение Архиерейские, по челобитью его, дадеся».
— Точно! А я что говорил! — торжествовал Митяй.
— По-моему, — сказала Инга, — это подлинный документ и никакой не шифр. А слог, а стиль! Такожде! Дадеся! Нет, мальчики, к идолу все это не имеет никакого отношения. Опять завал!
— Возможно. — Андрей замолк, дочитывая грамоту уже про себя. — Пожалуй, Инга права. Никаких поздних пометок… Все первозданное. Может быть, тайнопись? К сожалению, если дело обстоит именно таким образом, без помощи специалистов нам не обойтись. Попытка применить какие-либо химикаты наобум или хотя бы подогрев может привести к гибели текста.
— Что же, везти в криминалистическую лабораторию, терять время, ждать? — Мне никто не ответил, да я и сам знал, что вопрос этот чисто риторически прозвучал. — Андрей, все-таки что там еще? Ведь много понаписано.
— Всяческие наставления пустыннику и братии, типа устава. Что можно, чего нельзя. Есть любопытное, — аспирант залился смехом, — вот, послушайте… «Лобызати пустынное безмолвное житье во всяком терпении и в послушании быти безо всякого роптания… пищ и одежд и имения отнюдь не держать и своим ничегосо и малые вещи не называть, вина, пива и всякого пьянственного пития не пити и в пустыне той не держать».
— Почти что коммуна! — восхитился Липский. — Ну, а как моя атрибуция?
— Почти правильно, молодец. И все-таки не семнадцатый век, а восемнадцатый. «Сию грамоту десницею моею подписах и укрепих мироздания…» Так… Наши предки пользовались буквами вместо цифр… Зигзаг над буквой означает тысячи, — забормотал Андрей, — так, зело… о, п, р, с, т… Все ясно! «…мироздания 7213 лета, от рождества Бога слова месяца генваря в 10 день».
