Раскаивается ли пилот в том, что сотворил с товарищами? Мне кажется, да, просто сам себе не хочет в этом признаться, ведь ему и так придется нести тяжкий груз на душе, а тогда и вовсе жить перехочется. Проще натянуть маску циника, включить насмешливый тон, в который раз сменить личность, имя, образ жизни, уйти от суда, но… Они все равно будут приходить каждую ночь: «умный, ироничный Бертран, добродушный, наивный Стан… и Сандра».
Образ Сандры хотелось бы отметить отдельно. Поскольку, да простят меня авторы-мужчины, но редко им удаются правдоподобные женские образы, а вот здесь – Сандра, на мой взгляд, удалась. Умная, красивая, немного ехидная, но добрая и знающая себе цену. Одним словом, живая и настоящая (две другие героини – Ксана и Анна – функции, но в этом случае так и должно быть), она выделяется из команды «черных ксенологов» некой легкостью. Сандру мне особенно жалко. И пилоту, кажется, тоже.
К слову, о «черных ксенологах». Они ведь по-своему счастливы. Получили же в итоге, что хотели – увидели Контакт во всей красе. Пусть и оказался он не совсем таким, как они ожидали, и обошелся слишком дорогою ценою. Но зато все, как хотел Бертран: «Познать разум, чуждый до невозможности, – победа».
Следующий герой, о котором нельзя не сказать, – небесное тело, что зовется Калипсо. Есть во вселенной такая планета – Солярис. Выдает каждому человеку по потребности. А теперь вот появилась еще одна – Верово-Минаковская Калипсо – планета-отель. Тоже выдает по потребности. Правда, не то чтобы конкретному человеку… А то – и вовсе не человеку. И все «выданное» сначала воспринимается как данность, лишь спустя время становится понятно, что тебе вручили не подарок, а кредит… Да и «гости» на Калипсо не приходят, здесь – ты сам гость. И встретят тебя после кораблекрушения, и накормят-напоят… Вот только с прощальным плотом вышла накладочка. Не зря рефреном через повесть проходит история нимфы из «Одиссеи» Гомера. К слову, прием, можно сказать – элемент авторского почерка, в «Суgnus Dei» также красной нитью проходит лебединая песнь.
Повествование «Отеля для троглодита» динамичное, события развиваются стремительно, но не утомляют, ведь планета-отель подкидывает загадку за загадкой, заставляя не только расслабленно следить за приключениями героев, но и думать, искать вместе с ними выходы из закрученных ситуаций, мир расцветает все новыми красками, скучать авторы не дают. Но в то же время в повести немало и философских моментов: «Кто мы, люди? Космические троглодиты, мы пытаемся познать чуждый разум, не познав собственного. И не мы одни». Хороший вопрос, особенно если учесть, что спрашивает тот самый «чуждый разум»…
Повесть эта не просто твердая НФ, а твердейшая. Ее упрекали за обилие научных терминов – есть такое дело, но лично мне они не слишком мешали. Напротив, забавно, когда пилот ругается фразой типа: «Чтоб его накрыло Фурье-разложением». Да, сложная фраза, как для простого пилота, чьей личности соавторы нам так до конца и не раскрывают, однако в повести есть намеки, что он – совсем не тот, кем кажется (и речь сейчас не о его «не-человечности»). А потому повышенная эрудиция не так уж удивительна. И вроде как намек – давай, читатель, поднимай и ты свой уровень. И поговорим на равных!
Перевод А. Герасимовой.
Перевод Н. Полилова.
«Под рукой пророка» – формулировка означала передачу власти над будущим, но не над настоящим. Разделение полномочий бывало весьма запутанным, но исключения остались в истории. Таким стал Магомед – поэт, который взял власть в нескольких городах, но запрещал записывать свои рифмованные проповеди – их требовалось учить наизусть.
Тут мы сталкиваемся с одной из почти безотказных «примет эпохи», которыми снабжает нас литература. Если Zeitgeist (дух времени) требует перемен и автор чувствует в себе силы для новой жизни, то герой непременно убьет патриарха – только так можно сдвинуть время. И в Шангри-Ла, и в Стране Кукуанов, и даже в Эльдорадо – пришельцы убивали стариков-пророков. Была тому причиной любовь или жажда золота – совершенно неважно. Если же у автора надежды на благоприятные перемены никакой нет, то герой всеми силами стремится в такую долину, готов перенимать тамошние обычаи. Это может быть лес Элдвуд, который охраняется эльфийским камнем сна, алтайское Беловодье или парижские подземелья.
Обычно рекомендуют почитать «Благие намерения» Н. Геймана, Т. Прачетта, «Завтрашний мотылек» Р. Брэдбери – юмористическое и трагическое представление о неожиданных последствиях пророчеств.
Заратустра – первый известный случай такого сотрудничества. Конкретных предсказаний было написано совсем немного: ясно представляя собственную смерть (неудачная попытка узурпации власти племянником царя), Заратустра почти весь свой талант обратил на моралитические проповеди – собственно, они и стали базой новой религии. Иную сторону представляли Цезарь и Марк Аврелий. Обоих современники считали визионерами, оба достигли вершин власти. Но поражает их «нравственная немота». Цезарь в будущем видел будто бы один большой отчет о государственных финансах, о военных хитростях и об организации власти империи на новых землях. Потому его «Записки о Галльской войне» с намеками на собственное всезнание читаются лишь как приключенческий роман, сдобренный военной пропагандой. Марк Аврелий – это великий скептик. Он писал лишь о собственных сомнениях, страхах и долге перед империей.
Подобные патриотические традиции известны практически в любой развитой литературе. Франция переживает два периода – в XVIII и XIX веках, когда множество литераторов бредило будущим мировым господством. Германия в первой половине ХХ века – и после поражений в мировых войнах такая литература приравнивается к пропаганде. Особняком стоит британская школа, которая формировалась уже в семидесятые годы прошлого века именно как школа рассказов о прошлом – ибо, когда нет надежды на возвращение мирового величия, остается предаваться воспоминаниям.
Что еще можно украсть из будущего? Картину – тяжело (не всякий живописец повторит все нюансы мельком увиденного полотна). Прозу – тем более. А вот музыка и поэзия во все времена страдали от обвинений в «инфант-плагиате». Имея минимальное образование и хоть какой-то слух – достаточно легко переписать мотив. Пожалуй, единственный способ защититься от подобных нападок – писать много. Бетховену и Брамсу тяжело предъявить обвинения, что в будущем они подслушали пару мотивчиков, хотя юный Моцарт настрадался от подобных намеков. А Клод Жозеф Руже де Лиль так и не смог доказать авторство «Марсельезы». Наиболее известная новелла, описывающая этот эпизод – «Гений одной ночи», – принадлежит перу С. Цвейга и отстаивает компромиссную версию. Клод подслушал в будущем песню, которую сам должен был написать буквально через две недели. Но он не стал медлить, потому как Революции требовалось вдохновение.
