Она спустилась по ступенькам. Немного помедлила, повернулась к нему, улыбнулась. Ключ. Зеленая дверь. Проходит несколько мгновений. Зажигается свет. За окном скользит тень. Она. Эта девушка милее самой нежной розы. Сойди с небес, Господи, и поселись в моем сердце в эту пятницу, в которую мне удалось завести роман.
Последняя неделя июля. Под тентами на Графтон-стрит прогуливается холеная толпа. В лучах солнца все выглядит прекрасно. Даже мои дела.
Но по утрам, когда Мэрион уходит за покупками, укрывшись с головой простыней, я слышу, как они изо всех сил колотят в дверь. И она уже начинает поддаваться. А они все колотят и колотят, а некоторые даже пытаются ее выломать. Я боюсь, что они поднимутся ко мне и застанут меня голым, к тому же мое чувство собственного достоинства совсем захирело, а без него защититься от кредиторов просто невозможно. А они орут снизу, не желая, впрочем, застать кого-либо дома и испытывая неловкость от того, что так далеко забрались в чужой дом.
Мэрион оказалась не на высоте. Нервы. Она уже не может держать себя в руках и, устав от всего, все время плачет. Ее свалявшиеся светлые волосы свисают с головы, как кислая капуста. Она перестала разговаривать. Если у нее лопнет сосуд, то расходы на врачей и лекарства будут просто ужасными.
Соскальзывает с постели и вставляет теплые ноги в холодные туфли для гольфа. Заворачивается в одеяло и ковыляет к треснувшей раковине. Наступает ногой на тюбик зубной пасты, выдавливает очередную граммульку и яростно чистит зубы. Утренняя пытка. Неуклюже, без единого звука топчется возле газовой плиты, мучаясь от голода. Ничего не остается сделать, как спеть песенку:
Снизойди, Святой Дух,
И наполни живот
Верующего в тебя.
Вниз по Доусон-стрит на трамвае. Сердце колотится от предвкушения встречи с Крис вечером в кафе «Жюри». Сильно сжимаю губы, чтобы стереть с лица виноватое выражение. Разглядываю витрину модной мужской одежды. Со следующего денежного перевода надо будет купить шляпу-котелок. Я просто обязан ее купить. Она помогает сохранить чувство собственного достоинства. Мой девиз: гордость в долгах. По сути дела, это герб — тросточка на фоне котелка.
У главных ворот Тринити. Множество объявлений — дело рук будущих специалистов. Надо признаться: я панически боюсь экзаменов. Я слышу, как студенты говорят друг другу, что еще даже не садились за книги, хотя глаза их покраснели от перенапряжения. Но что касается меня… Я-то ведь осознаю свое полное невежество. А до того момента, когда я получу маленький беленький билетик, остались считанные недели. Но я обязательно должен сдать экзамен. Не могу себе позволить его провалить. И у меня будет адвокатская контора, куда я буду приходить к десяти и вешать шляпу. А когда меня будут посещать клиенты, я буду обнадеживающе им улыбаться. Великое это дело — законы.
Себастьян Дэнджерфилд пересекает вымощенный булыжниками двор. Смотрит на забрызганные дождевыми каплями окна О’Кифи. Пыльная крохотная темница. По лестнице, ведущей в читальный зал. Воистину странное зрелище! Эти людишки толкутся на ступеньках, покуривая сигареты. Они называют это отдыхом от работы. Внутри здания на белых мраморных плитах золотыми буквами с пурпурными завитушками увековечены имена прославившихся, но уже умерших выпускников. А затем вниз по лестнице через вращающуюся дверь — зубрилы на мгновение отрываются от книг. Прочь от меня! Потому что от одного вашего вида можно сдохнуть, особенно тех из вас, которые, как я вижу из окон своей аудитории, вгрызаются в книги до самого переплета. Что касается меня, то я думаю немного полистать энциклопедию. Она снимает шоры с мозгов. Стайка девиц на выданье осматривает с балкона всех входящих в надежде подцепить мужа. И во всем этом нет ни крупицы радости; исключение составляют двое-трое известных мне лично повес. Все остальные — полный комплект жуликов-кальвинистов.
Голубое вечернее небо, легкий юго-восточный ветерок. Я — маленькая метеорологическая станция. В это время дня Дюйм-стрит почти безлюдна. И это приятно. Лишь небольшие кучки людей попадаются на округлых поворотах улицы. А за банком — миленькая аллейка; зеленые листья освежают гранитные плиты. Пожалуй, в летний вечер нет ничего приятнее, чем это.
Боковой вход в «Жюри». Вот и она: черные волосы, белоснежная кожа и темные губы. Неподвижно сидит. А рядом прожженный деляга пускает слюни, поглядывая на нее. Я знаю этих людей. Я хорошо их знаю, их, живущих в этой тихой набожной заводи. И все же это миленький ресторанчик с пальмами в кадках и плетеными стульями. Изгибает ножки, кладет ногу на ногу. Бледные ногти, длинные нежные пальцы, блестящие глаза. Но что там у тебя под одеждой, милая Крис, скажи мне.
И они сидели и пили кофе, поскольку она сказала, что он намного вкуснее спиртного. Ах да, и бутерброд с ветчиной. И всласть наговорились об экзаменах. И об этом местечке. И об Ирландии.
По дороге домой у нее было прекрасное настроение, и он держал ее за руку. На последней ступеньке он замешкался. Но она сказала, обязательно зайди. Истоптанный, выцветший, зеленый ковер на полу. В углу за ширмой квадратный зеленый умывальник. Камин аккуратно прикрыт «Ивнинг Мэйл». Обшитая досками дверь во внутренний дворик. Она сказала, что во время сильных дождей вода натекает на пол. И еще одна дверь — в холл. Там я принимаю ванну и отдыхаю по вечерам. Я потру тебе спинку. Будет очень мило. Мне отлично удаются рискованные разговорчики. Обшарпанный, наполовину открытый шкаф, в нем — зеленое пальто и три пары туфель. На подоконнике, возле входной двери, газовая горелка; на стене висят несколько кастрюль.
Я влюблен в эту комнату. Она — тайный оазис, здесь никто не станет стучать в дверь, разыскивая меня. И здание выглядит прочным. Мне хочется прислониться спиной к чему-нибудь надежному. Ведь опираясь спиной о стену, не лишне убедиться, что она вот-вот не рухнет.
Себастьян лежит на постели, а она рассказывает ему о себе. О том, как она целый год училась в Лондонском университете. Мне не нравилось там, и через год я пришла к выводу, что психология — это скучно, впрочем, мне все равно пришлось бы бросить учебу, потому что у меня закончились деньги. Деньги, которые мне завещал отец, находились в Ирландии, и таким образом я очутилась здесь. Отец мой ирландец, а мать русская. Странное сочетание, не правда ли? Они оба погибли в начале войны, а я тогда была в Англии. Стоит ли говорить о том, что мне досталось меньше половины денег, завещанных мне отцом. Само собой разумеется, мне пришлось искать работу. И что же в результате? Прачечная. Ненавижу ее. И ненавижу Ирландию. Я одинока тут, и мне скучно. А за эту ужасную комнатушку я плачу тридцать пять шиллингов.
