— Поджарь тосты, малышка.
— Порежь хлеб.
— Я занимаюсь.
— Я же вижу — дурацкий киножурнал.
— Мэрион, тебе нравится, когда у мужчин волосатая грудь?
— Да.
— Бицепсы?
— Да.
— Плечи?
— Но так, чтобы влезал в костюм.
— То есть, ты хочешь сказать, что я как раз тот мужчина, который тебе нравится?
— Не люблю, когда у мужчин живот.
— Не понял? Живот? У меня его нет. Посмотри! Посмотри-ка сюда. Вообще нет живота. Ты же сама видишь — страшно похудел.
— Иди сюда и займись этой несчастной головой.
— Клянусь, это будет вкуснятина. Эй там, веселитесь и пусть волшебник творит чудеса. А вы, педерасты, дуйте во французские рожки!
— Порежь хлеб.
— Разумеется, дорогая.
— Не называй меня так, если ты действительно не имеешь это в виду.
— Я это имею в виду.
— Неправда.
— Ну ладно, неправда. Почему бы нам не купить радиоприемник? Я думаю, нам нужен радиоприемник.
— Но за что мы его купим?
— В рассрочку. Это предусмотрено для таких людей, как мы.
— А чем мы будем платить за молоко?
— Хватит у нас и на молоко. Подумаешь, несколько шиллингов в неделю.
— Тогда работай по вечерам.
— Мне нужно учиться.
— О, разумеется. Тебе нужно учиться.
— Поцелуй меня. Поцелуй меня в губы. Ну, давай же.
— Оставь меня.
— Это нечестно.
— Принеси стул, пожалуйста.
— Давай сходим в кино.
— Ты что, забыл? У нас же ребенок.
— Дерьмо.
— Прекрати, прекрати. Не произноси при мне это ужасное слово.
— Дерьмо.
— Если ты еще раз повторишь его, я уйду из этого дома. Ты можешь так выражаться при своих друзьях-люмпенах, но я этого не потерплю.
— Уходи.
— Мы никогда не можем поесть спокойно.
— Мы — поесть? Что поесть?
— О Господи, зачем я только вышла замуж?
— Тебе, разумеется, не следовало выходить за меня замуж.
— Теперь я уже жалею об этом. Отец был прав. Ты просто бездельник. Ничего не делаешь, только пьешь с этими жалкими, никчемными выродками. Разве они помогут тебе выбиться в люди?
— Выбиться в люди? Английская несуразица.
— Сделать карьеру. Ты думаешь это очень легко, не так ли? Не думаю, что тебе удастся закончить университет. Ты жульничаешь на экзаменах. Сомневаюсь, что тебе удастся всех провести. Не притворяйся удивленным, я знаю, как ты подмасливаешь преподавателей. И ты думаешь, это всегда будет сходить тебе с рук?
— Бред.
— Ты оскорбил всех моих друзей без исключения. Людей, которые могли бы тебе помочь. Неужели ты думаешь, что они станут помогать подонку, отъявленному подонку?
— Подонок? Подонок? Так я подонок?!
— И лжец.
— Лжец?!
— И не ухмыляйся. Мои друзья могли бы нам помочь. Лорд Гоук мог бы познакомить тебя с людьми из одной лондонской фирмы.
— И что же ему мешает?
— Твоя манера всех оскорблять. Из-за тебя общество от меня отвернулось.
— Неправда, зачем винить меня, если даже твои близкие друзья тебя игнорируют?
— Винить тебя? О Господи, как ты только можешь говорить, что я не могу винить тебя, если ты обозвал леди Гоук шлюхой, испортил тогда весь вечер и опозорил меня?
— Эта женщина глупа, и повадки ее весьма сомнительны.
— Ложь. Посмотри на себя, ты не мылся уже целый месяц — от твоих ног воняет, а под ногтями грязь.
— Согласен.
— И мне приходилось страдать от унижения, поскольку речь идет о моей семье, разве не так? Папочка был совершенно прав.
— Папочка был совершенно прав! Прав. О Господи, дай же мне, Христа ради, спокойно поужинать. Папочка, папочка. Выхолощенный недоумок этот твой папочка, пиявка на заднице Адмиралтейства и расфуфыренная куча дерьма.
Мэрион выбежала из комнаты и, спотыкаясь на узкой лестнице, взбежала наверх. Он услышал, как скрипнула дверь и заныли пружины, когда она бросилась на постель. Тишина, а затем сдавленные рыдания. Он потянулся за солонкой, потрусил ее над тарелкой. Ни крупинки. Он поднял руку. Солонка пробила стекло и разбилась на мелкие осколки о серую бетонную стену. Он лягнул стул, схватил пиджак. Заглянул за часы, где, как он знал, Мэрион в последнее время хранила мелочь. Он сгреб ее всю и со звоном высыпал в карман.
Раскрасневшееся лицо. Чувство вины. Скрежет зубов. Душа рвется наружу, норовя выпрыгнуть через рот, но он заглатывает ее обратно. Не позволить себе рыдать.
Он заказал бутылку темного пива и рюмку «Голден Лейбл», а затем попросил повторить. Официант не понял. Себастьян топнул ногой, закричал:
— Делай, как тебе говорят!
Официант, в рубашке с короткими рукавами, пробормотал:
— Мне кажется, вам не следует так себя вести, сэр.
— Извините, я расстроен. Ах да, принесите мне сигарет.
Какой несчастливый, печальный день. Мне нужно общество.
А здесь — гнилое скопище людей в черных пальто. Все плюют и кашляют. Нужно выметаться отсюда.
Он перешел через дорогу, подошел к пианоле-автомату. Выбрал «Древнюю черную магию» и «Джон никогда не дарит мне красивые цветы». Как в Чикаго. Тип в Чикаго обвинил меня в том, что я разговариваю с гарвардским акцентом. А ты что ли из Эвансона? Вот и не разговаривай с такими парнями, как я. Покрытыми синяками, тупыми, злыми и вонючими. Ее волосатые груди. Я не виню ее за волоски вокруг сосков. Это еще ничего. Но я просто не люблю англичан, бесплодную, бесполую нацию. Примечательны только их домашние животные. Слава Богу, они держат собак. Она, видно, хочет провести жизнь в Индии, не поднимая лишний раз свой зад и воспитывая туземцев плетью. Желает разгуливать по Бонд-стрит. Пить по вечерам чай в «Кларидже». Леди Гоук обмахивает свое рыло китайским веером. Когда-нибудь я что-нибудь разобью на лице этой женщины. Я самым ужасным образом теряю чувство собственного достоинства. Волнуюсь из-за мелких недоразумений. Она может уйти. Я скажу, чтобы она убиралась. И не возвращалась.
Песня закончилась. На тротуаре у кинотеатра он ожидает громыхающего трамвая. Он ведь так скрежещет, когда по ночам спускается с горы, сумасшедшая, раскачивающаяся из стороны в сторону, колымага. Напоминает кофемолку. Но мне нравится его цвет и сиденья, зеленые и теплые, бывают, правда, оранжевые, розовые и других цветов, которые у нас ассоциируются с пылкой страстью. Мне приятно взбегать по спиральной лестнице и наблюдать за школьниками, сидящими на втором этаже трамвая. Мне нравится это, потому что я могу рассматривать садики, а по вечерам заглядывать в окна. Трамваи поразили меня, как только я оказался в этой стране. С верхнего этажа удается рассмотреть некоторые интимные подробности. Женщин в ночных рубашках. Постели из хромированной стали и накаленные до красна электрокамины. На постелях толстые пуховые одеяла в красных сатиновых чехлах.
