На «контору» вдруг упал сноп яркого света. Терехов и Лена Павленко увидели, что по дороге мчится машина с прожекторной установкой.
Подкатив к крыльцу, машина остановилась. В тот же момент хлопнула дверь, и на крыльцо вышел академик Никольский. Щурясь, он поманил к себе Терехова и сказал:
— Самолет с локатором уже на предполагаемой трассе полета СЭС. Минут через десять мы должны получить первые донесения. Вы поедете с нами на поиски?
— Ну конечно! — воскликнул Терехов.
— Сейчас Трубокуров закончит расчеты, — продолжал академик. — Но должен тебя предупредить, Мишенька: положение более серьезное, чем я предполагал. По расчетам, они уже должны были бы пролететь над этим районом в пределах видимости. Но наблюдатели сообщают, что ничего еще пока не заметили…
— Вы предполагаете, что экипаж не может управлять снижением?
Никольский не ответил.
— Если это так, то это ужасно, — чувствуя, как снова сердце сжимает тревога за товарищей, прошептал Терехов.
Дверь в «контору» опять хлопнула, и на крыльце появился Трубокуров.
Он протянул академику листок бумаги. Никольский быстро схватил его и поднес к глазам. Но прожектор потух, и он сказал:
— Скажите, что вы принесли, профессор?
— Это расчеты, — тихо ответил Трубокуров. — Если бы снижение было начато в течение первой минуты после отцепления и спуск происходил нормально, СЭС была бы уже на земле, западнее нашей станции километрах в двадцати. Но этого не произошло. Очевидно, после отцепления СЭС бросило на значительную высоту. Далее расчет показывает, что если они начали выпускать, газ позже… допустим, на высоте четырнадцати-пятнадцати километров, то СЭС отнесло к востоку на значительно большее расстояние. И, следовательно, обратным потоком ее принесет почти в район самой станции примерно через полчаса… Если же…
— Что «если же», Сергей? — прервал Трубокурова Терехов. Ты хочешь сказать: если же они совсем лишились возможности управлять СЭС?
— Да. Если воздухоплаватели не смогли начать снижаться ни после отцепления, ни после броска вверх, то система опустится лишь после естественного охлаждения газа ночью и его утечки и будет отнесена далеко на восток. И тогда она приземлится по крайней мере в пятидесяти-шестидесяти километрах от нас к востоку, а может быть, и дальше.
— Вот почему я и предложил просить Уральский облисполком организовать поиски. Им ближе, — раздался голос начальника станции. Стоявшие на крыльце не заметили, как он подошел. Я уже сообщил туда. Ну, а нам придется ждать и… надеяться. И еще я сообщил об аварии в институт. Мне ответили, что завтра сюда вылетает комиссия для выяснения причин аварии и что мне придется быть ее председателем.
— Ну, об этом потом! — воскликнул Никольский. — Сейчас наша задача — ехать искать товарищей. Ждать и надеяться не будем. Поедем искать… по всей возможной трассе снижения СЭС на восток…
Дверь в «контору» резко распахнулась, и на крыльцо выскочил дежурный радист:
— Товарищ академик! Пилот «Л-1070» сообщает: «Квадрат Б-17, высота тридцать тысяч метров, обнаружена СЭС. Она медленно снижается».
Глава VII
В ЛОГОВЕ ВЕЧНЫХ БУРЬ
Александров очнулся от ощущений сильной боли в левой руке. А когда сознание совсем вернулось к нему, он ощутил еще и тупую, тяжелую боль, сжимавшую череп и грудь.
«Что же случилось? Ах да, мы отцепились… Поднялись, наверно, на большую высоту, — с усилием разлепляя веки, подумал воздухоплаватель. — А что с Панюшкиным? А что же у меня с рукой? Похоже — вывих».
С трудом повернув голову, он огляделся. В отсветах потухающей зари его взору предстала страшная картина. На полу гондолы лицом вверх неподвижно лежал Панюшкин в невероятно раздувшемся скафандре. Ноги его были неестественно вывернуты. Руки заброшены за спину. Губы черны. На щеках проступила синева.
«Неужели задохся насмерть?»
От этой страшной мысли сознание Александрова прояснилось, и он даже перестал ощущать боль.
«Скафандр Панюшкина не поврежден — иначе он не раздулся бы, — решил Александров. — Но, очевидно, в скафандре испорчен кислородоподающий аппарат. Парню немедленно нужно дать кислород. Может быть, он жив еще?»
Александров стал приподниматься и, поворачиваясь, вдруг обнаружил, что его также, сильно раздувшийся скафандр зажало между креслом и стенкой гондолы. И Александров не смог не только приподняться, но даже продвинуться на несколько сантиметров по направлению к Панюшкину.
Превозмогая боль в вывихнутой руке, воздухоплаватель попробовал освободиться, сначала просто отталкиваясь от пола здоровой рукой, а затем рывком, напрягая мускулы всего тела. Однако растянутая внутренним давлением оболочка скафандра потеряла гибкость и превратилась как бы в стальные латы. Она звенела и не прогибалась.
Несколько попыток освободиться отняли у Александрова много сил, и он почувствовал, что вот-вот сознание снова оставит его.
«Надо передохнуть немного», — подумал он. Однако, взглянув на Панюшкина, он понял, что если можно еще спасти товарища, то только оказав ему помощь немедленно. Александров опять напряг мускулы. Но опять безрезультатно. Красные круги поплыли перед его глазами, а с ними — мысли отчаяния.
«Нет, ничего не выйдет! Погибнет парень… Да и ты тоже погибнешь. Глупо погибнешь — как крыса в капкане».
Холодные мурашки пробежали по спине Александрова. У него сжалось и затем тяжело забилось сердце.
Однако приступ отчаяния был непродолжительным. Великое чувство долга помочь товарищу в беде прежде, чем самому себе, столь свойственное советским людям, дало ему силы быстро преодолеть минутную слабость духа. Мозг его лихорадочно заработал в поисках выхода.
Прежде всего надо во что бы то ни стало добыть себе свободу движений.
«Надо! Надо! — твердил он, стискивая зубы. — Ты же коммунист и не имеешь права сдаваться! Спокойно анализируй положение. Думай, думай. Ищи выход…»
И, перебрав в уме несколько возможных решений, Александров нашел единственно верное.
С трудом согнул он здоровую руку в локте — она была внешне похожа сейчас на обрубок довольно толстого бревна — и, нащупав у плеча регуляторы вентиляционного устройства и подачи кислорода, резко повернул кислородный кран.
Животворный газ хлынул в скафандр. И сразу же Александров ощутил прилив энергии. С глаз его спала пелена и мысли стали четче и яснее.
Сделав несколько глубоких вдохов, Александров выключил кислород и стал медленно открывать вентиляционный клапан. Послышался пронзительный свист — воздух устремился из скафандра в окружающую разреженную атмосферу. Струя этого воздуха выходила фонтаном бело-розового пара.
