Я посмотрел на Карен. Она какое‑то время молчала, но затем качнула головой.
— Нет, — сказала она. — Я — Карен Бесарян. И если это нужно доказывать, я докажу.
— Здравствуйте, — сказал я. — Где мне найти доктора Чандрагупту?
— Мне очень жаль, сэр, но он покинул Верхний Эдем. Он сейчас на пути к острову ЛС. Я могу вам чем‑то помочь?
Я открыл рот для ответа, но понял, что мне, пожалуй, и правда немного лучше; возможно, травка в самом деле помогла.
— Нет, — сказал я. — Ничего. Я уверен, что всё будет в порядке.
На следующий день после поминальной службы по Карен я проснулся с жуткой головной болью. Я говорю «на следующий день», хотя на Луне по‑прежнему была середина всё того же казавшегося бесконечным дня: от горизонта до горизонта солнце ползёт здесь две недели. Но Верхнем Эдем жил по распорядку, основанному на периоде вращения Земли вокруг оси, и руководство «Иммортекс» решило, что здесь будет действовать время Восточного североамериканского часового пояса; по всей видимости, в октябре мы даже перейдём с летнего времени на зимнее.
Но тогда я ни о чём этом не думал. Тогда я мог думать только о том, как страшно болит у меня голова. На Земле у меня иногда случались мигрени, но сейчас болело сильнее, и эпицентр боли располагался в центре верхней части головы, а не сбоку. Я выбрался из постели и прошёл в смежную со спальней ванную, где плеснул в лицо водой. Не помогло; мне по‑прежнему словно кто‑то вогнал в череп долото, пытаясь отделить полушария мозга друг от друга — теперь я понимал, что означает выражение «раздирающая боль».
Я выкурил косяк в надежде, что это поможет — тоже не помогло. Так что я нашёл себе стул и приказал телефону позвонить в больницу.
— Доброе утро, мистер Салливан, — сказала молодая чернокожая женщина, принявшая звонок.
Карен была в своём кабинете, где разговаривала с другим своим юристом — консультантом по инвестициям и чему‑то ещё — пытаясь выяснить, что именно она может сделать по поводу попыток сына утвердить её завещание
Я же лежал на кровати Карен, вглядываясь — это уже вошло у меня в привычку — в белизну потолка спальни. Я не был, разумеется, утомлён — теперь я никогда таким не бывал. Но лежать вот так издавна было моей любимой позой для размышлений — она определённо была лучше положения «сидя на толчке», с помощью которого пытался передать состояние глубокой задумчивости Роден.
— Алло, — сказал я, глядя в пустоту потолка. — Алло? Ты там, Джейк?
Ничего. Совершенно ничего.
Я попытался очистить свой мозг, отбросить все мысли о Тайлере и предательстве и Ребекке и предательстве и Ракушке и предательстве и…
— Алло, — снова сказал я. — Алло?
И, наконец, слабое шевеление на самом пределе восприятия.
— Что за…?
Контакт! Я почувствовал облегчение и подъём.
— Алло, — снова сказал я, тихо, но отчётливо. — Это я — другой экземпляр Джейкоба Салливана.
Что за другой экземпляр?
— Тот, что снаружи. Тот, что живёт жизнью Джейка.
Как ты со мной разговариваешь?
— Разве ты… разве ты не та же самая копия, с которой я контактировал раньше? Мы уже говорили вчера.
Не припоминаю…
Я помедлил. Может ли это быть ещё одна копия?
— Где ты находишься?
В какой‑то лаборатории, полагаю. Без окон.
— Стены синего цвета?
Да. Откуда ты…?
— И на стене схема строения мозга?
Да.
— Это, наверное, та же самая комната. Или… или просто похожая. Послушай. Эта схема — она вроде постера? Плаката?
Да.
— Напечатана на бумаге?
Да.
Ты можешь её как‑нибудь пометить? У тебя есть ручка?
Нет.
— Ну, тогда надорви её. Подойди к ней и, скажем, сделай маленький надрыв длиной в сантиметр в десяти сантиметрах над нижним левым углом.
Ерунда какая‑то. Я брежу. Голоса в голове!
— Я думаю, это квантовая спутанность.
— Кванто… правда? Круто.
— Ну давай, иди надорви этот плакат. Тогда когда я в следующий раз войду в контакт, то смогу определить, попал я в эту самую комнату или в другую, похожую, с такой же схемой на стене.
Ну ладно. В десяти сантиметрах над левым краем. Сделано.
— Отлично. Теперь сложная часть. Ты сказал, что находишься в теле, которое заказывал, верно?
Я этого не говорил. Откуда ты знаешь?
— Ты мне сказал вчера.
Я?
— Да. Или другой из нас. Так вот. Я хочу, чтобы ты как‑нибудь пометил и тело. Есть какой‑нибудь способ это сделать?
Зачем?
Чтобы в следующий раз я знал, что контактирую с тем же самым тобой.
Ладно. Тут на полочке есть маленькая отвёртка. Я нацарапаю что‑нибудь на пластикоже там, где это не будет заметно.
— Идеально.
Долгая пауза, потом:
Всё. Я нанёс три маленьких икса на внешнюю часть левого предплечья, под самым локтем.
— Отлично. Отлично. — Я помолчал, пытаясь всё это переварить.
О, погоди. Кто‑то идёт.
— Кто это? Кто?
Доброе утро, доктор. Что я могу…? Лечь? Думаю, да. Эй, что вы… вы сбрендили? Вы не можете…
— Джейк!
Я… ох. Эй! Эй, что проис…
— Джейк! Джейк, что с тобой? Джейк! Джейк!
Остин Стейнер, как я узнал, был весьма компетентным семейным адвокатом, но дело обещало быть крупнейшим, и Карен нужны были лучшие. К счастью, я точно знал, кому позвонить.
На стенном экране появилось лицо Малкольма Дрэйпера во всём его уиллосмитовском великолепии.
— Ба, да это же… Джейк Салливан, не так ли?
— Точно, — ответил я. — Мы встречались в «Иммортекс», помните?
— Конечно. Чем могу быть полезен, Джейк?
— У вас есть лицензия на практику в штате Мичиган?
— Да. Мичиган, Нью‑Йорк, Массачусетс. И у меня есть помощники, которые…
— Хорошо. Хорошо. У меня есть дело.
Его брови взметнулись вверх.
— Какого рода дело?
— Ну, полагаю, технически это дело о наследстве, но…
Малкольм покачал головой.
— Простите, Джейк, я думал, что сказал вам, чем занимаюсь. Гражданские свободы; гражданские права. Уверен, мой секретарь надёт вам хорошего специалиста по наследству из Мичигана, но…
— Нет‑нет. Я думаю, вам это будет интересно. Видите ли, человек, о завещании которого идёт речь — Карен Бесарян.
— Писательница? И как это связано?
Он не знал.
