Была у меня надежда узнать кое-что от Агонова, но тот говорил только о себе, нес всякую ахинею: сейчас, мол, изучаю феномен вращения Земли вокруг собственной оси и нахожусь на пороге величайшего открытия, в сравнении с которым так называемая теория Коперника просто жалкий лепет недоучки… Верещагина он только ругал; впрочем, не его одного, всех ученых вообще, а в особенности Галилея – дался им с дядей Валей Галилей! Ругая великого итальянца, Агонов таким тоном произносил его имя – Галилео, будто оно – матерное слово на иностранном языке и ему, Агонову, известен перевод. «Этот мудрствующий вельможа, этот, извините, Галилео, – кричал он, – с таким театральным квазимужеством заявивший: «А все-таки она вертится!», даже не дал себе труда уточнить: вокруг чего? Вокруг Солнца? – да, не спорю, но вокруг собственной оси – чушь, гиль, блеф, оптическая иллюзия! Земля вертится вокруг Солнца, оставаясь неподвижной относительно самой себя, – и это докажу я, Агонов! Вселенная постоянно совершает вокруг нас такие выверты, что нам кажется, будто вращаемся мы сами! Парадоксально? Противоречит визуальным наблюдениям? Но в том-то и вся прелесть истины, что она всегда противоречит!»
Только время зря с ним потерял.
Ну и, конечно, очень ценные сведения получил я от Альбины, Юрасика, Геннадия и Ии.
…Как зеницу ока храню я коллекцию верещагинских гвоздей. Переезжая с этой квартиры, он оставил их мне, сказав на прощание: «Будь с ними осторожен. И не втыкай в живую плоть».
И еще он подарил мне коллекцию старинных монет. «Там ость два одинаковых гривенника времен Екатерины Второй, – сказал он мне. – Один из них можешь на что-нибудь сменять».
Вот на этом я и закончу вступление.
2
Итак, о жизни Верещагина расскажу я вам.
Когда-то мне уже пришлось написать несколько книг, так что в общих чертах я знаю, как это делается. Начинать, например, лучше всего не с начала. Вот и начну не с начала. О рождении и детстве моего героя я расскажу чуть. позже, а начну с того, как в квартире уже сорокашестилетнего Верещагина посреди ночи внезапно зазвоним телефон.
…Нет, не с этого. Я, пожалуй, начну вообще не с Верещагина. Расскажу одну историю, которая в дальнейшем многое поможет понять. Только пусть читатель не думает, что она специально сфантазирована автором для этой книги – чтоб многое помочь понять. Эта история – реальный факт. Я ее недавно в журнале вычитал.
В некотором царстве, в некотором государстве существует автомобильно-авиационный завод. Приезжают туристы, ходят по этому заводу и спрашивают: «Где же здесь делаем автомобили? Где?»
Они на каждом шагу спотыкаются о самолеты – разобранные, полусобранные, готовые. А автомобилей не видят. Ни одного.
Выходят с завода, задирают головы и снова читают: «Автомобильно-авиационный завод». Ничего не понимают!
А секрет тут простой и вот в чем состоящий. Производит завод одни только самолеты. Сделают, например, сто штук и вывозят на аэродром. В каждый сажают по летчику. И вот мчатся эти самолеты по гудроновым дорожкам, со свистом рассекая воздух. Некоторые через какое-то время взлетают, а остальные мчатся и мчатся. Взлететь не могут. Потому что качество продукции на том заводе очень низкое.
Так вот. Тем самолетам, которые взлететь не могут, крылья и хвост обрубают специальными машинами. Достаточно нажать кнопку – и крыльев с хвостом как не бывало. Экономисты того завода подсчитали, что делать автомобили из самолетов гораздо выгодней, чем отдельно: вместо двух сборочных линий – одна, общая.
У них там даже специальный цех есть: цех обрубки.
Раньше он назывался – цех обрубания, но явился грамотей из молодых и сказал, что это нелитературно. Переименовали в цех обрубки.
Таким образом, автомобили здесь делают путем обрубания хвоста и крыльев. На некоторых потом даже «шашечки» рисуют. Такси.
Кажется, где-то в Южной Америке такой завод. Или в Центральной. В одной из тех стран, о которых раз в неделю газеты пишут, что там новый государственный переворот или крупный футбольный успех. На большой карте мира такие государства рисуют в виде яркого кружочка, величиной с пуговицу.
3
С Верещагиным, понимаете, была допущена ошибка. Ему хвост и крылья не обрубили, а использовали тем не менее как автомобиль. И в один прекрасный день он взлетел. Мчался, мчался по улицам среди прочих грузовиков, и вдруг – в небо.
В небо, в небо, в небо!
Шоферюги на него глаза вытаращили.
4
А начиналось все это в весьма стародавние времена. Сделал один молодой хирург одну операцию. Очень трудную, очень сложную, очень новаторскую, никем до него не деланную, мастерскую, ювелирную и так далее. Сколько эпитетов ни нагородишь, суть дела все равно не прояснишь, пока не скажешь главного: удачная была операция.
Так вот, сделал наш молодой хирург эту трудную, сложную, новаторскую и так далее, а главное, удачную операцию и вышел из операционной на улицу в самом замечательном, естественно, настроении. И почувствовал, что сегодня может себе что-то позволить. Только что именно – не знал. «Может, в кино сходить?» – подумал он. И отверг: не то. «Может, в ресторан?» Не то.
На асфальте валялась какая-то банка-склянка, и молодой хирург так поддал ее ногой, что она взвилась высоко в небо, откуда затем упала на крышу трехэтажного дома. Но удовлетворения от такого поступка молодой хирург не получил. «Может, на велосипеде за город уехать?» – подумал он еще. И опять отверг.
Возле двухэтажного дома, где он жил, на скамейке сидели парни и девушки. Они весело, вразнобой поздоровались с ним, а одна, самая, пожалуй, симпатичная, смущенно предложила: «Посидели бы с нами». И он сел на скамейку. Потому что ничего другого, что можно было бы сделать в такой день, не придумал.
Эту девушку, которая смущенно предложила ему сесть, он знал давно. Она все время на него глаза пялила. Он еще в студентах ходил, а она, будучи совсем ребенком, уже пялила. Когда ей было лет четырнадцать, он даже возмущался про себя: «Ну, чего пялит, бесстыжая!» А когда подросла еще, то ему даже приятно стало, что пялит. Сейчас ей лет восемнадцать было.
Присутствие пусть молодого, но уже взрослого человека несколько сковывало юношей и девушек, поэтому вскоре один сказал: «Айда в волейбол играть!», и все убежали – кроме той, которая смущенно пригласила хирурга сесть.
Ему стало неловко и приятно. С одной стороны, он не имел, конечно, никаких общих интересов с этой малолеткой, ему тогда было уже двадцать восемь лет, но с другой – он сделал сегодня сложнейшую удачную операцию И мог себе позволить.
Только что позволить – он опять-таки не знал.
