— А я пока ничего о вас не знаю, кроме того, что вы прыгали с моста. Вы наверняка не такой, каким кажетесь. Вот вас куда-то готовили…
— Готовили для участия в спасательной экспедиции, которая вылетит на поиски пропавшего звездолета.
Надя почувствовала, что кровь бросилась ей в лицо. Так и есть! Она же догадалась, что это не простой человек! И, чтобы скрыть свое замешательство, непоследовательно сказала:
— И тот, кто должен спасти моего отца, безрассудно прыгает в реку! А если бы вы разбились?
— Не думал, цейтнот! Уж простите.
— А я? А я? — спрашивала Надя, всматриваясь в притягательную улыбку Вязова.
— Что я должна думать? Один дал мне жизнь и не вернулся из космоса, другой спас и тоже летит в космос. Так кого же мне ждать?
— Обоих, — с поразительной уверенностью в голосе серьезно произнес Вязов.
А на Москве-реке появился электрический катер подводников. Аквалангисты один за другим бросались спиной в воду.
Поиски «московского метеорита» начались.
Космолетчик Никита Джандарканов-Вязов прибыл на заседание Всемирного Звездного комитета, когда там уже вовсю шла острая дискуссия.
— Научная позиция академика Зернова граничит с преступлением, — говорил профессор Дьяков, худощавый, уже немолодой человек с острыми чертами лица.
— Его утверждение, что звездолет может превысить скорость света и достичь звездных далей, привело к трагическим последствиям — гибели экипажа звездолета «Скорость». Как известно, через год после старта, когда звездолет разогнался до субсветовой скорости, течение времени на нем замедлилось. Сигналы с него подавались ежедневно, но поскольку час, а потом и минута в его сутках по закону «сокращения времени» стали равны земному году, мы примем эти сигналы через десятки и сотни лет, а самих звездолетчиков наши потомки дождутся через тысячу лет! Из уважения к видеозрителям, следящим за нашей дискуссией, я объясню сущность «сокращения времени», как эта делаю своим студентам в университете. Истинное Всеобщее Время отмечается углом поворота стрелки неких Вселенских Часов, но длина дуг конца этой стрелки и любой ее точки вплоть до оси вращения отмечает собственное время тел. Чем ближе точки к оси вращения, тем короче их дуги и тем более замедленное собственное время. В центре же вращения, где скорость движения тел равна скорости света, длина дуги равна нулю, а время неподвижно. Этого не принял во внимание мой оппонент…
Профессор Дьяков закончил свою обличительную речь, а позади, готовый сменить его, уже стоял академик Зернов.
Оглядев присутствующих членов Звездного комитета, ученых из разных стран, космонавтов и звездолетчиков, он начал, едва сдерживая гнев:
— Не могу… не могу спокойно говорить после выступления уважаемого профессора Михаила Михайловича Дьякова. Мне трудно передать свое возмущение теми вульгарными аналогиями, при помощи которых он пытался объяснить «сокращение времени», вытекающее из теории относительности Альберта Эйнштейна. Отнюдь не умаляя заслуг Эйнштейна, я буду говорить о его заблуждениях, с такой завидной, но бездумной настойчивостью отстаиваемых уважаемым профессором Дьяковым. Никакими экспериментами пока не доказано «сокращение времени». Я напомню, что, по Эйнштейну, сокращается не только время, но и длина тела относительно направления движения. Следовательно, если бы в полете оказался наш профессор Дьяков, то при достижении звездолетом световой скорости его лицо превратилось бы в блин. А если он повернется, чтобы взглянуть в боковой иллюминатор, то голова превратится в блин. А что будет происходить с остальными частями его тела при подобном повороте? Они будут то сокращаться до нуля, то расширяться до прежних размеров. (Вообще, по-моему это ахинея. OCR.) Врачи рассмеются, если их спросить о здоровье такого поворачивающегося космонавта. Вот и получается, что рассуждения об этих сокращениях — несусветная чепуха. И все эти нелепости произносятся с трибуны, чтобы убедить готовых к полету звездолетчиков, чтобы они, когда их товарищи гибнут в космосе, из «теоретических» соображений отсиживались на Земле. Я закончу свое выступление мыслью, в истинности которой полностью убежден: «Спасатели должны спасать!»
Скутер рванулся, оставляя за собой седые усы бурунов и перистую, как в небе, дорожку.
У Нади захватило дух. Наслаждение было как при полете на дельтаплане или затяжном парашютном прыжке.
Промелькнул над головой метромост, с которого прыгнул «ее» Никита.
Надя сбросила скорость, развернулась, используя инерцию движения, и ее скутер ткнулся носом в песок насыпанного у подножия Ленинских гор пляжа.
Надя уже давно решила, что жизненным примером для нее должна служить великая Софья Ковалевская, ставшая математиком вопреки воле отца, вопреки неписаному запрету на высшее образование для женщин в России. Правда, Наде никто не мешал заниматься математикой.
Она прибыла на свидание с Никитой, но ждать сорок минут ей оказалось не под силу! Раздраженная, она села в скутер, чтобы умчаться при появлении Вязова.
Маховик уже пел на низкой ноте, показывая, что запас энергии иссяк. Наде пришлось поработать педалями, чтобы быть готовой к своему бегству.
Не меньше получаса она терпеливо раскручивала маховик. За это время с чисто женской логикой, едва ли схожей с математической, она успела оправдать провинившегося Никиту. Очевидно, он не просто опоздал, а решил уберечь ее от сближающих их встреч и возможной «тысячелетней» разлуки из-за проклятого «парадокса времени», ведь Никита сам сказал, что метеорит мог лететь с субсветовой скоростью; тогда время на нем стояло, а на Земле мелькали столетия. Он благородно отказывался от счастья, чтобы избавить Надю от горя.
Ей вдруг захотелось доказать, что никакого «парадокса времени» нет! Правда, опять получится не совсем по Софье Ковалевской: та отказывалась от личного счастья во имя науки, а Надя Крылова собиралась с помощью науки добыть свое счастье. Ну да пусть это простится ей!
На всякий случай подождав еще немного, она направила скутер обратно к водной станции.
Никита так и не показался на пляже. К этому времени он уже покинул Землю.
А еще утром он с особой тщательностью занимался своим туалетом, старательно расчесывал светлые, непослушные волосы, спадающие на плечи.
Это не ускользнуло от внимания его матери, Елены Михайловны, женщины чуткой и мудрой, воспитавшей сына без рано погибшего мужа-летчика. Худая и высокая, неторопливая в словах и движениях, она обо всем догадалась и, как бы продолжая разговор, спросила:
— И кто же она?
