— Недавно сообщалось в новостях, — сказал незнакомец, — о человеке по имени Майкельсон, который говорил, что он проник в будущее.
Адамс фыркнул.
— Читал. На одну секунду. Откуда может человек знать, что он уходил в будущее на одну секунду?.. В чем была бы разница?
— Ни в чем, — согласился незнакомец. — Но это в первый раз, конечно. В следующий раз он уйдет во времени на пять секунд. Пять секунд, мистер Адамс, пять тиканий часов. Время одного короткого вдоха и выдоха. Для всякой вещи нужна стартовая точка.
— Путешествие во времени? Незнакомец кивнул утвердительно.
— Я этому не верю, — сказал Адамс.
— Я этого и опасался.
— За последние пять тысяч лет, — констатировал Адамс, — мы покорили Галактиту.
— «Покорили» не то слово, мистер Адамс.
— Ну, приняли власть, если вам угодно, вошли, распространились, как угодно. И мы обнаружили много странного. Более странные штуки, чем мы когда-либо выдумывали. Но путешествие во времени — такого не было никогда. — Он махнул рукой на звезды. — Во всем этом пространстве, вон там, — сказал он, — ни у кого нет путешествия во времени, ни у кого.
— Сейчас оно есть у нас, — повторил незнакомец, — уже две недели. Майкельсон уходил в будущее. Старт — это все, что нужно.
— Ну, хорошо, — согласился Адамс. — Скажем так: вы человек, который через сто лет или около этого займет мое место. Вообразим, что вы пришли назад во времени. Ну и что? Зачем?
— Сказать вам, что Саттон вернется.
— Я бы узнал об этом, когда он прибудет, — сказал Адамс. — Почему я должен узнать об этом сейчас?
— Когда он возвратится, — проговорил незнакомец, — Саттон должен быть убит.
Крошечный разбитый корабль опускался все ниже, медленно, как плывущее перышко, планируя вниз к полю в наклонных утренних лучах солнца.
Бородатый оборванный человек сидел в кресле пилота. Каждый его нерв был возбужден. «Сложно, — пронеслось у него в мозгу. — Тяжело и сложно управлять таким весом, оценивать расстояние и скорость, тяжело заставить тонны металла планировать в жестком поле гравитации, даже тяжелее, чем поднимать корабль».
Эти мысли царили в его голове, когда не было других, кроме той, что он не сможет подняться и уйти в пространство.
На мгновение корабль покачнулся, но человек выправил его, маневрируя каждым кусочком своей воли и ума. Корабль спустился ниже и завис всего в нескольких футах от поверхности поля.
Он опустил корабль так легко, так мягко, что тот лишь чуть щелкнул, коснувшись земли. Неподвижно сидя в кресле, человек немного обмяк, расслабляясь по дюймам: сначала один мускул, потом другой.
«Устал, — сказал он самому себе. — Это самая трудная работа, которую я когда-либо делал. Еще несколько миль, и я бы не выдержал, разбился».
Вдали на поле виднелась группа домов, и автомобиль наземной службы вывернулся из-за них и помчался по лугу к нему.
Легкий ветерок ворвался в разбитый иллюминатор, коснулся лица, напомнив ему…
«Дыши, — приказал он самому себе. — Ты должен дышать, обязан выйти и улыбнуться им. Они ничего не должны заметить, сразу, во всяком случае. Борода и одежда немного мне помогут. Они так будут глазеть на них, что мелких деталей не заметят. Но не отсутствия дыхания, они могут заметить, что ты не дышишь».
Он осторожно втянул в себя глоток воздуха, почувствовав, как воздух с острой болью прошел по ноздрям и хлынул в горло, ощутил его огонь, когда он коснулся легких. Еще вдох и еще один… В воздухе был запах, и жизнь, и странное возбуждение. Кровь билась у него в горле и стучала в висках. Он приложил пальцы к запястью и ощутил, как она пульсирует. Подступила тошнота, короткая, выворачивающая желудок, но он справился с ней, напрягая все тело, вспоминая обо всем, что он должен сделать.
«Сила воли, — сказал он себе. — Энергия ума, энергия, которую никто не использует в полную силу. Воля, чтобы приказать телу, что оно должно делать, энергия, чтобы заставить работать мотор после многих лет ничегонеделания». Один вдох, потом второй. И сердце уже бьется ровнее, стуча как насос. Успокоился желудок.
«Начинай действовать, печень. Продолжай качать кровь, сердце. Не то чтобы ты был старым и «ржавым», ты никогда не был таким. Просто другая система заботилась о том, чтобы ты был в форме, чтобы мог в мгновение ока перейти на запасной базис».
Но сам переход оказался шоком. Он верил, что так будет, боялся этого перехода, потому что понимал, что это означает агонию старого вида жизни и обмена веществ.
Он держал в уме схему своего тела и всех его работающих частей — непостоянную дрожащую картину, которая вздрагивала и меняла расплывчатые цвета. Но она успокаивалась усилием его воли, усилием его ума и наконец стала четкой, неподвижной и яркой, и он понял, что худшее позади. Он прислонился к рычагам управления корабля, сжав руки так сильно, что они почти вдавились в металл. Пот проступил на его теле, и он обмяк и ослаб.
Нервы успокаивались, кровь продолжала биться, и он знал, что дышит, даже не думая об этом. Еще секунду он тихо просидел в кресле, расслабляясь. Ветерок вновь залетел в разбитое отверстие и коснулся его щеки. Автомобиль подъехал уже близко.
— Джонни, — прошептал он, — вот мы и дома… Мы сделали это, Джонни. Это мой дом. То место, о котором я рассказывал.
Но ответа не последовало, только ощущение удобства воцарилось в мозгу, странного уюта, такого, какой испытываешь, когда лет в восемь сворачиваешься калачиком на постели.
— Джонни! — крикнул он.
И он почувствовал это снова… успокаивающее ощущение удобства, как ощущение собачьей морды в опущенной ладони.
Кто-то стучал в дверь корабля, стучал кулаком и что-то выкрикивал.
— Ладно, — сказал Ашер Саттон. — Я иду, прямо сейчас.
Он нагнулся и поднял плоский кожаный чемоданчик, стоявший рядом с сиденьем. Подойдя к двери-люку, он открыл его и вылез наружу. Там стоял только один человек.
— Привет, — сказал Ашер Саттон.
— Добро пожаловать на Землю, сэр, — произнес человек, и его «сэр» пробудило цепь воспоминаний.
Взгляд Саттона упал на лоб человека, и он увидел слабую татуировку серийного номера.
Он совсем забыл об андроидах. Наверное, о многом другом тоже. О многих маленьких привычках, которые улетучились из памяти за долгих двадцать лет.
Он увидел, что андроид уставился на него: на голое колено, видное сквозь продранную ткань, на ноги без ботинок.
— Там, где я был, — резко сказал Саттон, — невозможно было покупать каждый день по костюму.
