— Конечно, мистер Саттон, конечно. Какой отель?
— «Герб Ориона».
Дэвис полез в ящик, вынул справочник, пробежал дрожащим пальцем по колонке.
— Чери 26-34-89, — произнес он. — Телепорт вон там. — Он указал на кабину, встроенную в стену.
— Спасибо, — откликнулся Саттон.
— Насчет вашего отца, мистер Саттон…
— Я знаю.
Он повернулся и пошел к телепорту. Прежде чем закрыть дверь, он обернулся. Дэвис смотрел на экран видеофона и что-то быстро говорил.
Двадцать лет не изменили «Герб Ориона».
Саттону, вышедшему из телепорта, все казалось таким же, как тогда, когда он отсюда ушел. Немного потрепаннее и чуть консервативнее… но это был тихий дом, шепоток приглушенной действительности, немодная меблировка, атмосфера приложенного ко рту пальца и хождения на цыпочках, подчеркнутая респектабельность, то, что он помнил и о чем мечтал в долгие часы одиночества. Настенная роспись была такой же, как всегда. Немного выцветшая за долгий срок, но та же самая, которую Саттон помнил. Тот же похотливый Пан еще преследовал, после двадцати лет погони, ту же самую охваченную ужасом девушку по тем же самым холмам и долинам. И тот же кролик выпрыгивал из-за куста и наблюдал за ними, жуя вечную жвачку из клевера.
Мебель с автоматической регулировкой, купленная еще в те времена, когда правление отеля решило сотрудничать с чужеземными торговцами, была уже старомодной двадцать лет назад. Но она все еще стояла. Ее покрасили в мягкие, изящные пастельные тона, ее самоприспосабливающиеся очертания все еще соответствовали формам человеческого тела.
Губчатое покрытие пола стало немного менее пористым, а кактус с Цеты, наверное, наконец-то умер, потому что горшок с геранью, явно земного происхождения, стоял на его месте.
Клерк выключил видеофон и вернулся в комнату.
— Доброе утро, мистер Саттон», — сказал он выдержанным тоном андроида. Потом, как бы в раздумье, добавил: — Мы ждали, когда вы появитесь.
— Двадцать лет, — сухо сказал Саттон, — это довольно долгое ожидание.
— Мы сохранили ваш старый костюм, — объявил клерк, — мы знали, что он вам понадобится. Мэри держала его чистым и готовым для вас с того времени, как вы уехали.
— Это мило с вашей стороны, Фердинанд.
— Вы почти не изменились, — улыбнулся Фердинанд. — Борода — и все. Я узнал вас в ту же секунду, как увидел.
— Борода и одежда. Одежда довольно плоха.
— Я понимаю. У вас нет багажа, мистер Саттон?
— Никакого багажа.
— Тогда, может быть, завтрак? Мы все еще готовим завтраки. Саттон заколебался, внезапно осознав, что он голоден. И он на секунду задумался о том, как его желудок примет пищу.
— Я бы мог найти ширму, — сказал Фердинанд. Саттон покачал головой.
— Нет. Я лучше помоюсь и побреюсь. Пришлите мне наверх завтрак и смену белья.
— Может, яичницу-болтунью? Вы очень любили ее на завтрак.
— Звучит весьма соблазнительно, — признался Саттон.
Он медленно отвернулся от конторки и пошел к лифту. Он почти уже закрыл дверь, когда его вдруг окликнули:
— Минуточку, пожалуйста!
Через холл бежала девушка, стройная и медноволосая. Она скользнула в лифт и прижалась к стене.
— Большое спасибо, — сказала она. — Большое спасибо, что подождали.
Кожа ее, как заметил Саттон, была белая, как магнолия, а глаза цвета гранита с голубыми тенями внутри. Он мягко закрыл дверь.
— Был рад подождать, — сознался он.
Ее губы чуть вздрогнули, и Саттон продолжал:
— Мне не нравится обувь. Она слишком стесняет ноги.
Он с силой нажал кнопку, и лифт помчался вверх. Вспыхивающие огни отмечали этажи. Саттон остановил кабину.
— Это мой этаж, — объяснил он.
Он уже открыл дверь и почти вышел из кабины, когда она окликнула его:
— Мистер.
— Да, в чем дело?
— Я не хотела смеяться. Право же, не хотела.
— Вы имели полное право смеяться. Право же, имели, — сказал Саттон и закрыл дверь.
Он секунду постоял, борясь с внезапным напряжением, которое охватило его, словно чья-то могучая рука.
«Осторожнее, — предупредил он себя. — Спокойнее, мальчик. Ты наконец-то дома. Вот то место, о котором ты мечтал. Всего несколько дверей, и ты дома. Ты протянешь руку, повернешь ручку двери, толкнешь дверь — и все будет там… точно таким, каким ты помнишь. Любимое кресло, движущиеся картины на стене. Фонтанчики с венерианскими русалками… и окна, на которых можно сидеть и вбирать в себя панораму Земли. Но ты не должен волноваться, становиться мягкотелым хлюпиком».
Что-то не так. Не ясно что, но что-то есть. Что-то сильно не в порядке. Он медленно шагнул, потом еще раз, борясь с напряжением, борясь с сухостью во рту, заполнившую всю его глотку.
Одна из картин, как он помнил, изображала лесной ручей с птицами, порхающими среди деревьев. И в самые неожиданные моменты одна из птиц пела, обычно на рассвете или на закате солнца. И вода журчала счастливую песню, которую можно было слушать часами.
Он понял, что бежит без остановки. Пальцы его схватили дверную ручку и повернули ее. Комната оказалась на месте, любимое кресло, журчание ручья, всплески русалок…
Он почувствовал запах опасности, как только ступил на порог. Попытался повернуть и побежать назад, но опоздал. Он почувствовал, что его тело сгибается пополам и с шумом падает на пол.
— Джонни! — крикнул он, и крик этот захлебнулся у него в горле. — Джонни!
В его мозгу прозвучал шепот Джонни:
— Все в порядке, Аш. Мы заперты. Потом наступила тишина.
В комнате кто-то находился, и Саттон продолжал держать глаза закрытыми, замедлил он и дыхание. Тот, кто в комнате, тихо ходил. Остановился перед окном, чтобы выглянуть наружу, перешел к каминной полке, чтобы поглядеть на картину с лесным ручьем. И в тишине комнаты Саттон услышал смеющееся журчание нарисованного ручья, вообразил, что даже с того расстояния он чувствует запах лесной почвы и прохладный, сырой аромат мха, росшего вдоль ручья.
Субъект в комнате вернулся обратно и сел в кресло. Он почти неслышно насвистывал мелодию, которую Саттон раньше не слышал.
«Кто-то опрокинул меня, — сказал себе Саттон. — Быстро вырубил меня газом или наркотиком и тщательно обследовал мое тело. Мне кажется, что я кое-что помню… смутно и отдаленно. Сверкающие огни и зондирование моего мозга. И я, наверное, боролся против этого, но знал, что борьба бесполезна… И кроме того, пусть находят, что хотят. — Он поздравил себя с умственной ограниченностью. — Да, пусть берут все, что они смогли вытащить из моего мозга. Но они нашли все, что искали, и ушли. Оставили кого-то для наблюдения за мной, и он все еще в комнате».
