Несмотря ни на что, она продолжала злиться за его безрассудность. Заслужить прощение будет непросто. Разве что... исполнить миссию.
— Ты просила починить скамейку, — очень кстати вспомнил Виктор. — Сейчас беру инструмент, и...
Адена вздохнула в ответ. Напоминание о садовой скамейке тут же связалось в логическую цепочку: скамейка — лето — несостоявшаяся поездка — одиночество. Неужели теперь все лето торчать дома?
— У нас еще вся жизнь впереди! — подмигнул ей «злой гений».
— А если ты погибнешь?
— Поедешь на следующий год в Италию без меня.
Виктор принес инструменты и первым спустился в сад.
— Может быть, хочешь отправиться за врата вместе?
— Нет, нет, ни за что! — запротестовала Алена.
— Ну, слава Богу, а то я думал, что у тебя возникла охота кого-нибудь подстрелить. Нет? Не возникла?
— Разве что тебя... — невесело рассмеялась Алена. Она не могла дуться на него долго — как ни старалась. Спустилась с крыльца. Сделала шаг к клумбе и замерла.
— Мой цветок!
Роскошный розовый гиацинт исчез. Нарциссы, лишившись великолепного товарища, желтели на клумбе сиротливо. Было ясно, что цветок сорвала тетя Надя, удаляясь.
— Ну зачем так... — воскликнула Алена.
И вдруг разрыдалась.
— Зачем так! Зачем? — развернулась и кинулась назад в дом.
Виктор вертел в руках молоток и не знал, что сказать.
Чуть-чуть яду Надежда Сергеевна им в жизнь добавила.
1
Скорее! Борис чертыхался, Виктор пытался отшучиваться. Димаш молчал. Суета походила на панику. Впрочем, что уж тут... честно... они паниковали. Что делать? Мысленно каждый задавал себе этот «проклятый» вопрос. Перетряхивали рюкзаки — ношу теперь делили на двоих. Люминофоры к черту! Нет, пару возьмем. Термопатроны взять. Три штуки. Палатку? Нет. Только спальники. Димаш ничего нести не сможет. Сам хоть бы шел. Вряд ли. Черт! Придётся взять сборные носилки. Два кило лишнего веса. Жратву не оставишь — голодным не пойдешь. Стимуляторы не забудь! Где же они?! Скорее! Виктора трясло. Это после боя. Обычно стрелкам выдают специальные таблетки с хитрым названием. На местном сленге их называют «Опосля». Принял — и вновь свеженький, как огурчик. Ни дурацкого смеха, ни тряски. У «синих» в блиндаже таких таблеток не оказалось. Пришлось хлебнуть коньяку. Каждому досталось по паре глотков.
— Коньяк? Французский? — спросил восхищенно Борис.
— Сомневаешься? — пожал плечами Виктор. — Кто-кто, а я точно определю, подделка или нет.
— Грибы куда спрятать?
— Что?
— Грибы, говорю. Не выбрасывать же? — Борис встряхнул мешок с сушеными грибами. Это был его летний трофей. Пахло одуряюще. Грибы проносить на ту сторону не разрешалось. Сувениры — пожалуйста. А грибы — ни-ни.
Но и выбрасывать добычу рука не поднималась.
— Неплохой бочонок, — Виктор подтолкнул канистру из-под термопатронов.
Рузгин доверху набил ее грибами. Схоронил в лежанке, накидал сверху еловых лап. Грибы найдут непременно. Заберет кто-то, кому они могут понадобиться. Этот «кто-то» может быть маром. Но и пасиком тоже. Из тех, что уходят в завратный мир навсегда в надежде искоренить войну и утвердить мир. Иногда Виктор завидовал их слепой вере. Сам он никогда не был фанатиком.
«Истина, может быть, и существует, но не она движет нами», — приговаривал он. Про себя.
Воды взяли про запас лишь по одной фляге плюс на каждого по два «Дольфина». Три аптечки «синих» (впрочем, у «красных» были такие же аптечки, изготовленные фирмой «Мед'юнайтед»), пищевые таблетки, осветительные ракеты. Димаш, лежа в спальном мешке, с унылой покорностью наблюдал за сборами. Сознавал, что стал непосильный обузой? Гирей, что утянет на дно? Как они доберутся? Были бы сильными — дошли. Но мортал отнял у них здоровье и волю, у каждого то и дело голова кружилась, ноги подкашивались. Димаш будет их постоянно задерживать. Два дня в запасе? Теперь это казалось насмешкой. Вышли бы вчера. Позавчера... Что толку стенать? Вчера уже миновало!
— Говорят, врата держат еще две недели в дискретном режиме, чтобы все отстающие могли пройти, — проговорил Димаш не очень уверенно. На руку ему Виктор надел две манжеты с физраствором. (Эти манжеты они нашли в рюкзаке мара, те, что были в блиндаже, давно кончились). Немного сил раненому это должно было прибавить. В зубы пару таблеток стимулятора — и вперед...
— Нет, слишком тяжело! — Рузгин вновь принялся потрошить рюкзак.
— Правда, что у людоедов глаза светятся? — спросил вдруг Димаш. — Особенно в темноте.
Ни Виктор, ни Борис не сомневались, что рано или поздно (и, скорее всего, рано) им придется тащить на носилках раненого.
Оружие они взяли только на двоих: Виктор вставил в рукоять «Гарина» батарею из бластера Рузгина, в которой оставалось три заряда, — это если перевести разрядник на максимум. Бластер во многом уступал стрелковому оружие, но у него имелось важное достоинство: регулировка энергии луча. Если поставить регулятор на минимум, то выстрелом можно обжечь — и только. Чтобы убить, надо перевести регулятор за красную черту. Терминусом — границей между жизнью и смертью — называют эту красную метку.
Рузгин прихватил автомат и два запасных рожка. Излишняя тяжесть, но безоружными по Дикому миру не ходят. Безоружный — это пасик, добыча, мясо. Уж лучше сразу зазимовать в деревне, покорно ожидая маров.
— Ребята, я смогу идти... — бормотал Димаш. — Честно... я сейчас встану и пойду...
— Уж постарайся, — процедил сквозь зубы Борис.
Он злился на товарища и понимал, что злиться глупо: пуля мара могла зацепить любого. Винить надо было себя: зачем сидел в блиндаже до последнего, зачем ждал обещанный вездеход, когда было ясно, что майор Васильев ничего им не пришлет? Уходить надо было неделю назад, когда начался великий исход, эфир гудел позывными «красных» и «синих», что отступали к вратам. Три глупца (начало анекдота, ха-ха!) сидели в блиндаже, ели консервы (жратва делает людей благодушными) и ждали. Апатия... как рецидив... великое равнодушие поселил в их душах мортал. Ждать и есть. Есть и ждать. Никуда не хотелось идти. Даже подняться надо было каждый раз себя заставлять. Где теперь их батальон? Неизвестно.
Рузгин мог еще злиться на себя за приказ отправиться в деревню — в конце концов не зима, и трое здоровых парней вполне могли бы обойтись без термопатронов.
Виктор вздохнул. Он тоже мог бы упрекнуть себя. Был недостаточно настойчив утром. Ему не хотелось идти в деревню... Предчувствие... тяжесть... Интуиция его прежде не подводила.
Что толку теперь вспоминать? Он давно взял за правило — не истязать себя за промахи. Всегда есть такие, кто причинил куда больше зла.
