Я вытащил из кармана фотографию: она со Скифом изображает носовую фигуру полузасыпанного песком траулера.
– Чего тут искать…
Она затёрла окурок пальцами, бросила в тот же стакан. Потянулась за пачкой. Она курила ейский «Голуаз», крепкий и вонючий.
– Может, хватит? – сказал я.
– Боишься подхватить рак? – она прищурилась.
– Хо-хо, – сказал я. – Это раки боятся нас. Знаешь, как они нас боятся? Сами бросаются в кипяток…
– Очень смешно, – сказала Лиса.
Я подхватил баульчик.
– Раком не рождаются, – продолжал я. – Раком становятся.
– Может быть, всё-таки… – начала новый заход Лиса.
– Прости, – сказал я. – Некогда. В крайнем случае…
Я сделал вид, что замялся.
– Что? – Лиса промахнулась зажигалкой по сигарете. – Что ты хочешь сказать?
– Я не хочу тебя туда брать, – сказал я. – Там воняет. И я даже толком не знаю, чем. Понимаешь?
– Нет, – сказала она.
– Ну и не надо. Не надо.
И я уехал, забыв на столе свой сотовый.
Мы действительно вылетели в два часа ночи, как и было заказано; шёл дождь, прожектора елозили по блестящей, словно генеральское голенище, полосе.
Аэродромы в такую погоду становятся как-то особенно, подчёркнуто брутальны. Это место для настоящих мужчин с квадратными челюстями и чугунными яйцами – и настоящих женщин с каменными жопами.
Нам дали старенький «Мистраль» (он же «Джет-мандавошка») с опознавательными знаками Объединённых ВВС. Не сомневаюсь, что перегон этой жестянки был тщательно замотивирован. Внутри валялись груды какого-то строительного мусора.
Я сел, провалился в раздавленное кресло и мгновенно уснул.
Иногда мне кажется, что на самом деле мы никуда не летаем. Что это заговор. Вас возят по полю, трясут и пугают громкими звуками, потом самолёт загоняют в специальный ангар с экранами на стенах и показывают видовое кино; потом снова возят всё по тому же полю и высаживают у другого выхода, где поменяли название. Вы выходите и делаете дела, ради которых нужно совершать странноватый обряд, называемый перелётом. Потом проделываете всё снова, но в обратном порядке. И так раз за разом.
И сейчас было то же самое: я вышел из самолёта, стукнувшись лбом о низкий (для карликов делали?) край люка, и обнаружил, что мы никуда и не улетали (а кто сомневался): всё тот же дождь и всё те же прожектора, разве что рядом, люк в люк, стоит что-то отвратное. Вы видели в упор стрекозу? Все эти жвала и коленца? Вот оно и стояло. Я не знаю, что в животном-насекомом-растительном мире означает эта синильга; но не хотел бы, чтобы она попалась в мой сачок.
(На самом деле знаю, конечно. Знаю-но-не-скажу. Так забавнее получается, оказывается.)
Сейчас многое железо может взлететь без аэродромов. Вертолёты – понятно, самолёты ВВП – понятно. Теперь появились конвертопланы. У друзей это «Оспри», у нас – «Синильга». «Оспри» по виду скорее напоминает самолёт, у него два движка с пропеллерами на концах крыльев, которые могут поворачиваться – и тогда он летает как вертолёт. Агрегат капризный, на моих глазах их долбанулось две штуки. «Синильга» – та больше похожа на вертолёт и от вертолёта произошла, только винт у неё может крутиться, а может и не крутиться – тогда он работает как ещё одно крыло (потому что одно крыло, внизу, уже есть – но оно скорее служит пилоном для подвески оружия).
Если вы ничего не поняли, расслабьтесь: эта информация вам никогда в жизни не пригодится.
В отличие от самолётов ВВП (вертикального взлёта и посадки), для которых основным режимом работы является самолётный, конвертопланы – это скорее вертолёты, которые могут, когда захотят, быстро перебрасывать себя из точки А в точку Б. А так – просто хорошие вертолёты. Основной режим полёта – на роторе. Поэтому могут подкрадываться, зависать и всё такое.
Как и в остальных вертолётах, летать в них противно. Трясёт. Особенно при переходе из режима в режим.
Однако же долетели. Из точки А в точку Б.
В точке Б стояло утро. Скиф развалился в пластиковом шезлонге и делал вид, что он тут один. Остальные шезлонги и столик с белым зонтом опрокинуло ветром. «Синильга» потрескивала, остывая, и воняла горячей керосиновой гарью.
– А как ты тут выдерживаешь днём? – спросил я.
– Пью, – сказал Скиф. – Да и вообще… уже кончается дачный сезон. Скоро на север.
Про «пью» – он врал. То есть он пил, конечно, но умеренно. Меньше всех нас (исключая меня, к сожалению). От полуденной (то есть где-то от девяти утра до девяти вечера) жары (а также от ночной прохлады) он спасался иным, куда более эффективным способом: под траулером была вырыта довольно глубокая пещера.
Я почти всё знал про это Скифово убежище. Контора не бросает своих на произвол судьбы и по мере сил заботится о них. А чтобы заботиться, нужно знать. Не правда ли?
Обо мне тоже много знают. А скоро узнают ещё больше.
Интересно…
А если генерал уже выяснил, что у меня в мозгах тикают маленькие часики? Тогда…
Да всё то же самое.
– Скоро на север, – повторил я за Скифом. – А не хочешь сделать небольшой крючочек?
– Небольшой?
– Совсем маленький.
– В хорошей компании?
– Думаю, многим ты будешь рад.
– А…
– Нет. Я оставил её на кухне. Пусть учится готовить буайбес.
– Чем будем заниматься?
– По идее – ничем. Заглянуть на заброшенную буровую, убедиться, что там всё в порядке, – и по домам. Оплата через «Альянс». Так что два дня – и сможешь купить себе новую зажигалку.
– Наверняка какая-нибудь жопа, – сказал Скиф с отвращением. – Ладно, пошли. Только пусть меня потом сюда же и завезут.
Он встал, сдвинул с глаз стетсон. Красная потная борозда пропечаталась по переносице и под краями бровей.
– Это потому, что мы призраки? – спросил Скиф, обмахнувшись шляпой.
– Это потому, что мы идиоты, Скиф, – сказал я. – Нормальные идиоты, на которых всё держится.
– У тебя с ней проблемы? – спросил он, когда мы шли к «Синильге». В руке у него болтались связанные шнурками вытертые до белизны ботинки «Саванна». Он не признавал никакой другой обуви.
– Какие у нас могут быть проблемы? – сказал я. – Они жили душа в душу и повесились на одном проводе…
