— Да нет там ничего, — взвизгнул я. — Все-то вам надо знать, мисс Эмия, это деревянный чурбак, который я нашел в лесу, чтобы вырезать что-нибудь к вашим именинам, если вам так уж непременно хочется все вызнать.
— О Дэви, сладенький мой! — она снова обняла меня, ее лицо расцвело, точно большая роза.
Я едва успел оттолкнуть котомку с линии наступления прежде, чем меня наградили поцелуем.
После Кэрон никто меня не целовал. Правда, «сладенький» означает не совсем то, что просто «сладкий». Но Эмия держала меня в объятиях, жар ее восхитительного тела не давал мне дышать… Господи, я никогда не думал, что девичьи соски могут стать настолько твердыми, что их чувствуешь даже сквозь одежду. Но со мной было что-то не так, я почувствовал вялость и страх; в животе все колыхалось, укус дергал.
— Ой, Дэви, а я-то тебя бранила, а тебе плохо от укуса, и ты делал все это ради меня. О Дэви, мне так стыдно!
Я бросил мешок и сжал Эмию в руках, чувствуя ее гибкую податливость. Ее глаза изумленно распахнулись, как будто ей никогда не приходили в голову подобные мысли в отношении меня, и, возможно, они действительно не приходили, до тех пор, пока она не почувствовала, что мои руки вдруг расхрабрились в районе ее талии и бедер[11].
— Эй, Дэви!
Мои руки слишком быстро отступились, и она сумела собраться с мозгами.
— Ну-ка марш в постель, я сказала, а я принесу тебе припарку, как только смогу выбраться отсюда.
Я поплелся наверх, все еще ощущая ее плоть рядом со своим телом, добрался до своего тюфячка и, не опуская фонаря, спрятал котомку в сене. Я сбросил с себя набедренную повязку, но оставил рубашку, потому что меня начало знобить. Обмякнув под одеялом я наблюдал, дрожа, как приливает и отливает фантастическое нечто во тьме вокруг чердачных стропил, далеко от жалкой лужицы света, которую разливал мои фонарь. Я вдыхал запах прогорклого лампового масла, сухого сена, пота и навоза стоявших внизу лошадей и мулов. Как бы я хотел показать свой золотой горн и рассказать его историю!.. Но кому, кроме Эмии? В то время она была моим единственным другом.
Крепостные в Мога — несчастные люди, которым достается сверху и снизу. Рабы ненавидят нас за то, что нам немного лучше живется, причем пожизненные не так сильно, как временные — те, возможно, ощущают, что когда-то не слишком отличались от нас и всего лишь были осуждены за незначительные преступления, а не родились такими, как мы. Свободные лелеют возможность смотреть на кого-то сверху вниз — когда смотришь сверху вниз на раба, настоящего удовольствия не получаешь. Эмия могла нажить себе большие неприятности, продемонстрировав симпатию ко мне в присутствии какого-нибудь третьего лица. Я никогда не ожидал, что она сделает что-либо подобное, и даже то, что она так поступила, когда мы были в одиночестве, той ночью просто ошеломило меня; несмотря на все мои буйные фантазии, я имел обыкновение основываться на фактах — до меня просто еще не дошло, что во мне наяву может быть нечто нравящееся женщине.
Я знал целую кучу популярных поговорок: «Все крепостные — воры», «Дай крепостному палец, он всю руку отхватит», «Крепостная может быть хорошей любовницей, но не стоит забывать и про кнут!» Все это — старые бредни, в которых люди нуждаются для того, чтобы потешить свое тщеславие и избежать риска, сокрытого в честном взгляде на самих себя. Точно так же люди говорят: «Все рабы воняют». Они никогда не спрашивают, почему у рабов нет ни ванны для мытья, ни времени, чтобы пользоваться ей?
А еще в Мога вы услышите, что ни одного мужчину из Кат-скила нельзя оставить один на один даже со свиньей. Люди из Коникута скажут вам, что в Ломеде каждый второй мужчина гомик, а остальные — трусы. В Нуине я слышал: «Требуется трое пеннских торговцев, чтобы обдурить леваннонца, двое леваннонцев, чтобы обдурить вейрмантца, а уж двое вейрмантцев без труда обдурят самого Дьявола». И так далее и так далее… Во всем виноваты ваши соседи, и так будет до тех пор, пока через миллионы лет человеческая раса не вылезет из грязи. Может быть…
В школе я слыхал, как один учитель-священник объяснял, о расовые предрассудки были одним их грехов, за которые Бог решил разрушить мир Былых Времен и заставить людей пройти через Годы Хаоса, чтобы получилась всего лишь одна раса, и мое мнение о Боге сильно улучшилось. Внутри меня, правда, еще не готовый продемонстрировать свои мозги мальчик бубнил, что это было слишком странно: если Бог хотел сделать современных людей добрыми и порядочными, почему он не смог воспользоваться другими способами?
Сейчас я знаю, что виной всему лишь исторический случай, приведший нас в этой части мира к одному физическому образцу. Мы — потомки маленькой горстки выживших, а среди них случайно оказалась представители всех рас Былых Времен. Тот, кто слишком сильно отличается от других, до сих пор подвергается гонениям — если ему удастся избежать гибели в раннем возрасте как муту. В Коникуте мне бы пришлось очень нелегко со своими рыжими волосами, если бы вокруг не было крепкой шайки Бродяг, которая заботилась о своих членах.
Мальчики из касты свободных, принадлежащие к бедным семьям и живущие ничем не лучше меня, собирались в уличные компании, в которых не было места крепостным. Разве что один — для забавы… Я мог бы подружиться с мальчиком из свободных, встретив его в одиночестве, но подражание толпе смертельно для дружбы. Если на первом месте стая — ее ритуалы, жестокость, совместные игры, притворное братство, — у вас не остается времени для личности другого, не остается времени для смелости и приветливости.
Против уличных ватаг у меня был катскильский нож, но я так навострился исчезать из виду всякий раз, когда видел больше трех мальчишек вместе, что мне ни разу не пришлось использовать для самозащиты сталь. А это тоже неплохо, ибо если бы меня повесили, такое происшествие могло бы серьезно помешать написанию этой книги, и пусть даже вы не существуете, мне бы ни за что не хотелось, чтобы вы терпели такое лишение[12].
Но даже в лихорадке здравый смысл твердил мне, что я не могу показать Эмии золотой горн и рассказать ей о случившемся. Она ни за что не поймет, почему я не убил мута. Она будет деморализована одной мыслью о том, что рядом с городом живет мут. Как и многие женщины, она едва выносила само звучание слова «мут» — она бы скорее позволила крысе забраться по своей ноге.
Затем на какое-то время лихорадка заставила мое сознание покинуть этот мир.
* * *
Пока я писал эти строки, туман рассеялся. Час назад Ники позвала меня наверх — в ее глазах блестели слезы — и указала на зеленое пятно в двух-трех милях к юго-востоку. ока я смотрел, на остров, кружась, опустилась белая птица. Над ним не поднимается дым, спокойный день сверкает голубизной и золотом.
