в себя стоило мне долгих, чудовищных усилий, как если бы на меня навалилась некая неустранимая тяжесть, нагромождение бессветных и инертных останков галактик. Поднять веки казалось титаническим трудом; а тело и конечности так отяжелели, точно вещество их было плотнее человеческой плоти или на них воздействовала гравитация более тяжелой планеты, чем Земля.
Мои мыслительные процессы были спутанны, мучительны и заторможены до крайности; однако в конце концов я сообразил, что лежу на разбитых, искореженных плитах среди гигантских обвалившихся каменных блоков. Надо мною свет сизо-багрового неба лился вниз среди опрокинутых и неровных стен, что более не поддерживали колоссальный купол. Поблизости я увидел дымящуюся яму, от которой змеилась по полу зазубренная трещина, точно оставленная землетрясением.
Поначалу я не признавал этого места; но наконец, с превеликим трудом собравшись с мыслями, я понял, что лежу в разрушенном храме Идма. А из этой ямы, откуда теперь выползал едкий серый дым, прежде исходил источник поющего пламени.
О, сколь ужасны были царившие вокруг хаос и разорение! Ярость, что обрушилась на Идм, не пощадила ни единой стены или колонны. Я взирал на опаленные небеса из руин, по сравнению с которыми Он и Ангкор-Ват были не более чем грудами щебня.
Геркулесовым усилием я отвернул лицо от дымящего провала – лишь жидкие, медлительные струйки испарений причудливо вились там, где еще недавно стремилось ввысь и пело ярое зеленое Пламя. Только теперь увидел я своих товарищей. Энгарт, по-прежнему без чувств, лежал подле меня: а чуть поодаль я увидел бледное, искаженное лицо Эббонли, чьи ноги и торс придавило грубым обломком рухнувшего столпа.
Пытаясь, точно в каком-то бесконечном кошмаре, сбросить с себя свинцовую тяжесть собственной недвижности и лишь с мучительным трудом и медлительностью заставив себя шевелиться, я кое-как поднялся на ноги и подошел к Эббонли. Что до Энгарта, я с первого взгляда убедился, что он не пострадал и со временем придет в себя; Эббонли же, придавленный каменным монолитом, стремительно умирал. Вызволить его из плена я не смог бы и при помощи дюжины мужчин; и мне нечем было облегчить его агонию.
Я склонился над ним, и он попытался улыбнуться с доблестным и жалостным мужеством.
– Все бесполезно – я ухожу, – прошептал он. – Прощайте, Хастейн, и проститесь за меня с Энгартом.
Его скривившиеся губы расправились, веки опустились, голова откинулась на плиту пола. С ирреальным, как во сне, ужасом, почти без эмоций, я увидел, что он мертв. Все еще не отпускавшее меня изнеможение было слишком глубоким и не давало толком ни думать, ни чувствовать; это походило на первые ощущения, с какими пробуждаешься наутро после сильной дозы наркотиков. Нервы у меня были как перегоревшие провода, мышцы сделались мертвы и неподатливы, точно глина, мозг обуглился и опустел, точно в голове отбушевал сильный пожар.
Неким образом, спустя время – какое именно, наверняка не припомню, – я сумел-таки привести в чувство Энгарта, и он сел с видом разбитым и рассеянным. Когда я сказал ему, что Эббонли мертв, мои слова, казалось, не произвели на него никакого впечатления – я поначалу усомнился даже, что до него дошло. Наконец он с видимым трудом принудил себя очнуться, воззрился на труп нашего друга и, похоже, начал осознавать весь ужас ситуации. Но думаю, он бы так и остался там на много часов, если не насовсем, погрузившись в отчаяние и бессилие, если бы я не взял инициативу на себя.
– Идемте! – сказал я, стараясь быть твердым. – Нужно выбираться отсюда!
– Но куда? – тупо спросил он. – Источник Пламени иссяк; Внутреннего Измерения больше не существует. Лучше бы мне умереть, как Эббонли, – мне и так кажется, что я уже мертв.
– Нужно найти дорогу обратно на Кратер-Ридж, – ответил я. – Мы наверняка можем, если межпространственные порталы не уничтожены.
Энгарт, казалось, не слышал, однако же послушно пошел со мной, когда я взял его под руку и среди обвалившихся залов и рухнувших колонн принялся разыскивать выход из сердца храма.
Мои воспоминания об обратном пути смутны, и бессвязны, и муторны, как нескончаемый бред. Я помню, как оглянулся на Эббонли, что лежал белый и недвижный под массивным столпом, ставшим для него вечным монументом; припоминаю гороподобные руины города, где, похоже, не было никого живого, кроме нас: хаотичное нагромождение камня, оплавленных, похожих на обсидиан блоков, где потоки жидкой лавы все еще струились в мощных расселинах или изливались водопадами в бездонные провалы, разверзшиеся в земле. И помню, как видел среди развалин обугленные тела тех самых темнокожих колоссов, что были народом Идма и хранителями Пламени.
Подобно пигмеям, затерявшимся в некой великаньей крепости, мы ковыляли все дальше, задыхаясь в удушливых испареньях камня и металла, шатаясь от усталости, теряя сознание от жара, что накатывал со всех сторон внезапными волнами. Путь нам преграждали рухнувшие здания, опрокинувшиеся башни и стены, через которые мы вынуждены были перебираться с превеликими трудами и опасностями; зачастую нам приходилось сворачивать с прямого пути из-за громадных трещин, уходивших, казалось, в самые основания мира.
Когда мы наконец-то выбрались за разбитые, бесформенные, опаленные утесы, в которые превратились стены города, движущиеся башни свирепых Внешних Владык удалились прочь и воинства их исчезли на равнине за Идмом. Перед нами простиралось лишь запустение: обугленное, затянутое дымом пространство, где не осталось ни деревца, ни травинки.
Миновав эту пустошь, мы сумели-таки выбраться на склон, поросший фиолетовой травой, ибо огненные стрелы завоевателей миновали его. Перед нами высились указующие путь монолиты, возведенные народом, о котором нам навеки неведомо ничего, даже имени. Монолиты по-прежнему взирали на дымящуюся пустыню и громоздящиеся руины Идма. И так наконец мы вновь вышли к зеленовато-серым колоннам, отмечавшим путь между мирами.
Осенью 1947 года, за три дня до ежегодного матча по американскому футболу между командами Стэнфордского и Калифорнийского университетов, прямо посреди огромного поля на стадионе в Беркли, где матч и должен был проходить, приземлился таинственный гость из космоса.
Сделал он это ничуточки не таясь – явление наблюдали многочисленные свидетели в городах вокруг Залива: в Беркли, Окленде, Аламиде и самом Сан-Франциско. Ярко сияя в солнечных лучах золотом и медью с безоблачного осеннего неба медленно, по спирали, спустился космический корабль. Он нисколько не походил на привычные воздушные суда, а длина его составляла не менее ста футов.
Формой судно напоминало яйцо, но несколько угловатое: поверхность его состояла из множества плоскостей, и на них выделялись многочисленные ромбовидные отверстия, закрытые фиолетовыми панелями из иного материала, нежели корпус. С первого взгляда
