И хотя он знал, что может по своему желанию переходить от одной формы жизни к другой, он просто не представлял себе, что в то мгновение, когда его жизнь прекращалась, другая включалась автоматически. Тем не менее произошло именно это. Кейз убил его, и он умер, а потом воскрес. В этом он был уверен. Потому что почувствовал смерть, узнал ее. Не в первый раз умирал.
Саттон ощутил, что организм буквально сосет энергию звезд, как дети сосут молоко из бутылочки. Кроме того, подпитка шла тонкими струйками от атомного двигателя.
— Джонни, неужели нет выхода?
Тишина…
Саттон поник, склонив голову на пульт управления.
Организм продолжал впитывать энергию, а кровь все капала и капала на пол…
Сознание его было словно затуманено, но он не прилагал никаких усилий, чтобы прояснить его; делать было нечего, думать не хотелось, и он, расслабившись, балансировал где— то на грани реальности. Саттон не представлял себе, на что он способен и как теперь обращаться с собственными возможностями.
Он вспомнил, как кричал в порыве дикого восторга, падая на чужую землю, понимая, что все-таки прорвался, что ему удалось сделать то, что до сих пор не удавалось сделать ни одному землянину.
…Планета приближалась, он уже увидел ее странную поверхность — змеящиеся черные и серые тени…
Двадцать лет прошло, но он помнил все, как будто это случилось вчера…
Тогда он потянул рычаг, но не смог сдвинуть его с места. Корабль снижался, и его охватила паника, а потом — настоящий страх.
Одна мысль стучала в его воспаленном мозгу, заглушая надежды и молитвы. Его единственная мысль: он сейчас разобьется.
Потом — темнота. Ни паники, ни страха — покой и забытье.
Понимание того, что случилось, вернулось как озарение. Теперь он не смог бы описать это ощущение — так мало в нем было человеческого.
И еще откуда-то взялись новые здания, но тогда ему показалось, что он знал это всегда и должен навсегда сохранить.
Он чувствовал, не видел — чувствовал, что лежит на земле, разбитый, утративший всякое подобие человеческого существа.
Потом вспомнил Шалтая-болтая, причем будто сам только что сочинил этот детский стишок, или нет — знал, да забыл и вдруг вспомнил…
«Шалтай-болтай, — говорила какая-то часть сознания, но не та, что вспомнила стишок, — ничего не подскажет». И Саттон понимал, что это правильно, потому что — как говорилось в стишке — Шалтая-болтая так и не удалось собрать…
Раздвоение, догадался он. Одна его половина отвечала на вопросы другой Как бы вместе, но в то же время — порознь. Где проходила граница, он не понимал и не чувствовал.
«Я — твоя судьба, — говорила одна половинка. — Я была с тобой с того мгновения, как ты появился на свет, и останусь с тобой, пока ты жив. Я не слежу за тобой, не преследую тебя, но стараюсь помогать тебе, хотя ты и не подозреваешь об этом».
Саттон, вернее та его маленькая часть, которая тогда была Саттоном, ответила: «Да, теперь я понимаю».
И он действительно все понимал. Как будто всегда знал, и было просто удивительно, что услышал об этом только сейчас. В голове вообще все перемешалось, ведь теперь их было двое — он и его судьба. Он не мог разобрать, что именно он знает как Саттон, а что — как судьба Саттона…
Никогда не разберусь, вздохнул он. Тогда не смог и теперь не могу — так глубоко во мне спрятаны две мои сущности: я — человек, и я — судьба, что ведет меня к высшей цели и высшей славе, когда, конечно, я позволяю ей это.
Судьба не может ни заставить, ни остановить меня, может только намекнуть, шепнуть словечко-другое. Это как бы сознание, рассудок, справедливость, что ли.
Это сидит у меня в мозгу, больше ни у кого. Только у меня, у меня одного Никто и понятия не имеет, что такое бывает; расскажи им — на смех поднимут.
Но узнать об этом должны все. Как знаю я. Так или иначе мне надо попасть в будущее и все устроить.
«Я — твоя судьба», — говорила вторая половинка.
«Судьба — не рок».
«Судьба — не обреченность».
«Судьба — путь людей, народов, миров».
«Судьба — дорога, по которой ты пошел в жизни, те контуры, которые ты придал своему существованию».
«Судьба — спокойный, тихий голос, что столько раз обращался к тебе на поворотах и перекрестках бытия».
«Если ты меня не слышал — значит, просто не прислушивался. Никакая сила не может заставить тебя услышать. Но и никто не может наказать тебя за то, что ты ничего не слышишь. Наказание ты выбираешь сам, идя наперекор судьбе».
Были и другие слова, и другие мысли, и другие голоса. Саттон не мог определить, кому они принадлежат, но понимал, что они звучат за пределами той странной системы, которой в тот миг являлся он и его судьба.
Вот мое тело, думал он тогда. А я — где-то в другом месте, там, где все по-другому, все не так — и слух не тот, и зрение…
«Экран пропустил его!» — вот одна из перехваченных тогда мыслей. Саттон понял ее сразу, хотя вместо слова «экран» там было какое-то другое…
Вторая мысль: «Экран выполнил свою задачу»
И еще одна: «Какая у него сложная машина!»
И такая: «Очень, очень сложный организм, и зачем только все эти сложности, когда можно напрямую брать энергию у звезд?!»
Саттону хотелось крикнуть им: «Ради бога, поторопитесь, потому что мое тело — очень хрупкая вещь, и если вы помедлите, его уже нельзя будет привести в порядок!» Но он не смог вымолвить ни слова, продолжая, как во сне, внимать этому мысленному разговору.
Где он? Что с ним? Саттон не понимал. Кто он? Человек? Простое тело? Личное местоимение?
Он чувствовал себя невесомым, нематериальным, не пребывающим ни в каком времени. Он был каким-то вакуумом, которым управляло нечто, тоже, возможно, вакуум — другого слова Саттон не мог подобрать.
Он был вне собственного тела, и он был жив. Но где и как — понять было невозможно.
«Я — твоя судьба», — сказала одна половинка.
«Судьба… Что такое судьба? — спросила другая, — Слово, только и всего. Идея. Абстракция. Не слишком удачное определение чего-то, что едва улавливает сознание человека, и только».
«Ты не прав. Судьба реальна, хотя ты не можешь ее увидеть. Она реальна и для тебя, и для всех остальных. Для любого существа, изведавшего биение жизни. Она всегда была и всегда будет».
«Это не смерть?» — спросила половинка Саттона.
«Ты первый, кто пришел к нам, — сказала судьба, — Мы не можем позволить тебе умереть. Мы вернем тебе тело, но до той поры ты будешь жить со мной. Ты будешь частью меня. Так и должно быть, потому что раньше я была частью тебя».
«Вы не хотели пропускать меня, — сказал Саттон. — Вы устроили экран, чтобы я не попал к вам».
