Он поставил ее на ноги, тщетно пытаясь ослабить хватку ее объятий, и, придерживая за талию, повел к белым перилам.
— Как красив океан в безлунную ночь,— сказала она низким грудным голосом.— Кажется, Ван Гог однажды изобразил Сену но...
Он ударил ее под колени левой рукой. Она опрокинулась назад, и он попытался подхватить ее. Ее голова стукнулась о камень лестницы. Он выругался.
«Все равно. Она и так будет в синяках и кровоподтеках, когда ее найдут».
Она тихо застонала, когда он поднимал ее, теплую и обмякшую.
Он наклонился и сильным движением перебросил ее через перила. Он услышал, как тело ударилось о камни, но музыка «Голубого Дуная» заглушила все остальные звуки.
— Спокойной ночи, Миньон.
— Спокойной ночи, Миньон.
— Это было ужасно,— сказал он детективу,— Я знаю, что сейчас пьян и не могу говорить связно — вот почему я не смог ее спасти. Мы так славно проводили время — танцевали и все такое. Она захотела взглянуть на океан, а потом я вернулся к столику, чтобы еще выпить. Услышал ее крик и... и...— Он закрыл лицо руками, выдавливая из себя рыдания.— Ее уже нет! — Он весь трясся.— Нам было так хорошо!
— Успокойтесь, мистер Хелзи.— Детектив положил руку ему на плечо.— Портье говорит, что у него есть какие-то таблетки. Примите их и лягте в постель. Право, это лучшее, что вы можете сейчас сделать. Сейчас ваши объяснения немногого стоят — мне и так ясно, что произошло. Я составлю отчет о происшествии утром. Сейчас там катер службы береговой охраны. Завтра вам придется поехать в морг. А сейчас просто идите и поспите.
— Нам было так хорошо,— повторял Питер Хелзи, бредя к лифту.
Войдя в лифт, он зажег сигарету.
Он отпер дверь и включил свет.
Помещение преобразилось.
Комнаты были разделены наспех поставленными перегородками. Из мебели, стоявшей здесь ранее, остались лишь несколько стульев и небольшой стол.
Посреди стола стояла афиша.
За афишей виднелась записная книжка в кожаном переплете. Он раскрыл ее, уронив сигарету на пол. Он читал...
Он читал имена критиков, обозревателей музейных экспозиций, агентов по продаже, покупателей, рецензентов.
Это был список приглашенных лиц.
От ковра поднималась тонкая струйка дыма. Машинально он поднял ногу и наступил на тлеющий окурок. Он вчитывался в афишу.
«Выставка работ Питера Хелзи, организованная миссис Хелзи в ознаменование двух самых счастливых месяцев в ее жизни. Открыто — с часу до двух дня. Пятница, суббота, воскресенье».
Он переходил от ниши к нише, глазами как бы заново создавая все работы, когда-либо сделанные его руками. Вот его акварели. Его опыты в духе кубизма. Его портреты. Она разыскала и либо скупила, либо взяла под залог все эти картины.
Портрет Миньон.
Он смотрел на ее улыбку и волосы, темные, как кресло, в котором она сидела; на зеленый твидовый костюм; на серебряную брошь, которая могла бы прикрывать бриллианты...
— ...— сказала она.
Она ничего не сказала.
Она была мертва.
А напротив нее, уставясь прямо в ее улыбку, с бородой цвета крови и куском хлеба в руке, среди просветленных лиц апостолов, сидящих вокруг, и с кованым серебряным нимбом над головой улыбался я.
— Поздравляю. Чек очень скоро придет по почте.
— Где мой шпатель?
— Ну вот еще! Ты ведь не собираешься повторить поступок Дориана Грея?
— Острое. Дайте мне что-то острое!
— Ну зачем же так? Ты создал меня таким, какой я есть. Ты мог бы так же легко использовать этот пигмент и для создания другого портрета. Его, например, или его. Но тебя вдохновлял я. Я! Мы черпали жизненные силы друг у друга, мы черпали их из твоего отчаяния. Разве мы не шедевр?
— Нет! — закричал он, снова закрывая лицо.— Нет!
— Прими эти таблетки и ложись в постель.
— Нет!
— Да.
— Она хотела видеть меня великим. Она старалась приобрести все это для меня. Но она хотела видеть меня великим.
— Конечно. Она любила тебя.
— Я не знал этого. Я убил ее...
— Разве не так поступают все мужчины? Вспомни Уайльда.
— Заткнись! Не смотри на меня!
— Не могу. Я — это ты.
— Я убью тебя.
— Тебе придется трудновато.
— Ты погубил меня!
— Ха! А кто столкнул ее вниз?
— Уходи! Пожалуйста!
— А как же моя выставка?
— Пожалуйста.
— Спокойной ночи, Питер Хелзи.
И я наблюдал за ним — за тенью среди теней. Он не шатался.
Он двигался как робот, как лунатик. Уверенно. Точно. Осмысленно.
Миновало десять часов, и взошло солнце. Теперь я скоро услышу их шаги в холле. Именитые, великие мира сего: Беренсоны, Дювены... Они задержатся за дверью. Осторожно постучат. И через какое-то время попробуют войти.
Они уже идут.
Они будут созерцать эти глаза — сухие глаза, окна души, погрязшей в грехе...
Они задержались за дверью.
Они увидят линии вины, стыда, ужаса и раскаяния — сходящиеся у этих властно притягивающих глаз...
Стук в дверь.
Но они обращены к свету, эти глаза,— они не дрогнут. Они будут смотреть прямо, не мигая!
Дверная ручка осторожно поворачивается.
— Входите, господа, входите! Великое искусство ожидает вас! Смотрите на корчащуюся душу — на нимб, выкованный из пунктов страхового договора, из гордости,— смотрите на преданного предателя! Входите! Смотрите на мой шедевр, господа,— вон он висит на стене.
И наши зубы, навсегда замерзшие в полуоскале.
В день, когда Бруклинский мост упал в Восточную реку, тень Харта Крейна появилась на берегу и обратилась к одному из стоявших там людей.
— Почему вы это сделали? — спросил он.
— Он был, как бельмо в глазу,— несколько удивленно ответил человек в защитных очках, отключая свое антигравитационное устройство.— Никакой пользы. Сам бы упал через пару лет.
— А как же люди теперь будут переправляться через реку?
Человек внимательно посмотрел на кирпично-красное лицо собеседника, на его густые волосы, в которых запутались ленточки водорослей... Он нажал кнопку на поясе и поднялся над землей.
— Так же, как и всегда,— отрезал он.— Индивидуальные летательные аппараты или машины.
Крейн тоже взмыл в воздух и поплыл рядом. Медленно движущиеся машины пересекали небо у них над головами. Люди, все в сером, парили невысоко над землей. До самого горизонта открывался вид, напоминающий зубья огромной расчески: ряд за рядом, темные здания выстроились в самом низу; там и сям торчали антенны, словно застрявшие в зубьях волосы; ни травы, ни голой земли не было видно. Его спутник был таким же серым, как и город под ними.
