Прознай земляне про степанову известность за пределами отечества, сразу бы нашлись желающие такую душку изобразить. Получили бы потомки живописное представление, если бы изобразили художника сразу после одинцовской драки. Под глазами фиолетовые фингалы от пропущенных плюх, ухо чёрное, нижняя губа пролетарская. Тело, другое дело — нежнейшая филейная вырезка, ням! голова советская — штука бесполезная, всё равно быдло и власть народная оного не используют, бей в своё удовольствие, уязвлять нечего. Лучше Абигель послушать:,Мультик посмотрела —,Ледниковый период, Ты со своими бесконечными артпроектами мне знаешь кого оттуда напоминаешь? Чучундра там одна всё за орешком гоняется., Совсем фотографически? Позвони Степан хоть кому в пять часов утра, хоть Вильчевскому — узнает, кто он есть на самом деле и как фотогеничны его от длинного осла однопартийные уши.
— Я уже ЪяА пообвыкся по этому поводу. Когда с канопусцами брифинг на пленэре устроили… Ладно, каждый имеет право налево.
Договаривать не следует. Облик самого ЪяА землянину, равно, о мама родная! лучше облизывать скользких жаб. Нечего тут нервничать Дедом Морозом случайно приземлившимся в Сахаре во время перелёта. Смотрим статистическим взглядом. Что далеко ходить, по прибытии нашлись и здесь статистические богатые дамочки, сообщившие в средствах массовой информации о готовности заплатить миллионы кредиток за ночь любви с инородцем. Головатый перевел местный миллион на рубли. Золото на Голоне — химический элемент первой группы второй подгруппы периодической системы элементов, тот же соблазнительный идол, что на его планете. Получилось порядка тридцати килограммов. Чтобы скопить такую сумму, Христа пришлось бы продавать до конца жизни. Единственное слабое место, — оплата по факту. Но бизнес есть бизнес. Жизнь — это перераспределение старых денежных масс новыми людьми.
С другой стороны, Василиса Прекрасная не зря превращалась в самою себя из лягушки, доказывая объективную разницу между красотой и уродством, гармонией и дисгармонией с дряблыми бёдрами. Хотя в свете их беседы, без механического соединения противоположностей не обойтись: половина в телескоп смотрит, половина из горла пьёт, но издалека впечатление общее. Дед в свое время, когда Степан случайно разлил на дедовы чертежи «Крем-соду», высказался подобно, имеются в виду онтологические противоречия предикатов, самих в себе: «Сказал бы я тебе, косорукий! По-настоящему, но не буду, удовольствуя. А если бы вдруг не смог из-за родителей, то захотел бы, конечно к всеобщему блаженству. Загнал бы я тебя, розовое чучело, с мышами под шкаф всерадостнейше, и быстро-быстро отпилил бы ножки!» Розовое само по себе, как живописный замес, неплохо, а чучело есть чучело. Пугало, рожа, страшила, мурло, каракатица, кикимора, образина, прочие ужасы царизма. Опять же, Фрэнк-Баумовское Пугало, мечтающее получить сердце в Изумрудном городе, весьма симпатичный уродец. Есть в этом мире четкие границы? Их нет на таможне, а у них разговор по-крупному — об искусстве с разнородными Сбраза парАми и критериях его с частотой разнообразия. Бьются эти критерии лбами почище тех легендарных баранов и не то чтобы не собираются уступать друг другу из принципа, наоборот, оба прилагают усилия, но не в состоянии междуусобники откреститься от цеховых мелочей. Как разнообразен мир! Какая она огромная — вселенная! Об этом только в Северной Корее не знают.
И как далеки мы друг от друга. Объединяет только первооснова, аристотелевский субстрат. Мы, компатриоты, разъединяемся, нас снова соединяют, мы снова разбредаемся, ходячие абстракции, нас снова собирают на предмет… Тьфу!
Голоняне впадают в оцепенение каждую четверть часа. Спят они всего несколько минут, но каждый раз Степан спохватывался, что говорит в пустоту. Кому как на роду написано: люди спят ночь, голоняне по частям. Подремали — снова за дела. Забавно видеть очередного заснувшего где-нибудь посреди пешеходного канала или в очереди в магазине. Народ аккуратно обходит спящего, не ругается, не нервничает, зная, что сами могут внезапно заснуть во время спича или объяснения в любви.
ЪяА проснувшись, продолжил:
— «Чистого искусства нет», — говорил мне Светлый учитель первородной ласты на бедре течения ЯйИ. Скажем так: искусство — это эхо звука, которое нужно догнать желанием, проглотить ушами и переварить настроением. Ответ на жажду прост — упасть с моста в реку. Надо потерять плавательные перепонки, чтобы думать, что от тебя что-то зависит. Я имел в виду, зависит от меня. Вольная форма слова, разумеется, не о вас. Вы — хризолитовая голова дождей с оливковыми глазами, конец чудаковатой игры…
И мнется, и не договаривает до того, что Степан подталкивает: «Говорите, ЪяА, то что думаете мне в лицо. Мокрый дождя не боится. Честное слово, не обижусь.»
Ясно, что аборигену неясны критерии, по которым выбирали портрет для воплощения. Лягушки с точки зрения лягушек, само совершенство, земляне что попало; у женщин мешки на груди, у мужчин нитки между ног и квакать не умеют. У знаменитого художника фуражка с двумя козырьками над ушами. Ну, понравились голубые глазки, на самой-то девушке зачем жениться?
Бумажному в какой-то момент захотелось сделать шаг в сторону и посмотреть не на совершенные миры (привлекательность отвлекает), а на что-нибудь уровня его планеты. Голон открылся только что. Компьютерно-виртуальная всеобщность уже успела нанести здесь смертельный удар по религиям, но голоняне всё-равно ещё только с пальмы спрыгнули.
На малых расстояниях аборигены используют, по-земному сказать, лошадей. Лошадь — кожаный аквариум. Есть и современный транспорт, но породистая лошадь с легендой — предмет престижа и показатель благосостояния. На «Кадиллаке» тоже не каждый может себе позволить с шиком прокатиться.
Степан качается на надувной платформе в лошадке, ЪяА рядом в воде по маковку. В круглом озере перекрестка собралось множество голонян, и из улиц с четырех сторон еще сплываются, потому что на тротуаре стоит икроносец-наблюдатель. Степан уже познакомился с ними на орбитальных подступах планеты.
— Икроносцы — первые инопланетяне. Ближайшие соседи. Где они — там толпа. Зато хоть привыкли к ним. Видел я однажды панику, да так, что и дети орут дурниной с перепугу, и взрослые врассыпную, когда военный атташе Великого Цирка решил частным образом прогуляться по престольной.
Бумажного не видно снизу, от ноздрей только торчит, а то тоже бы поди сбежались да исплевались от отвращения. Никто не любит иностранцев. Сказано ведь недвусмысленно — облик его чуж-чуженинский… Мимесис уродства, субстанция, не проходящая в сито местного представления о прекрасном, кукушкины яйца с лукавой генетикой. И земляне не будут оригинальны, когда ужаснутся первым визитёрам. Просто надо относится к этому, как женщины бальзаковского возраста: ну, ноги — геометрическая ошибка, ну, войлока эталон, зубов малонаселение — лишь бы человек был хороший.
