- Налить? - спрашивает Лена.
- Телевизионщиков прибывало... Некуда было плюнуть! Разве что на Иуду! С ним, как ты понимаешь, - полный кавараджизм! Хотя, правда, без него, без Иуды... Сама понимаешь...
- Понимаю, - говорит Лена, - кара...
- Кара?
- Караваджизм, - говорит Лена, - а не кавараджизм. Не кавардак, а кара!
Я соглашаюсь: конечно, - кара!
Становилось тепло. Белый солнечный диск ещё виднелся сквозь дым, но свет солнца угасал, мерк по мере того, как разгорался костерец. Уже пошли в ход пояса и сумки, затем туфельки и ботинки...
Дым уже не просто ел глаза - выедал...
Жора что-то громко говорил, глазами указывая то на Папу, то на Иуду, то на Инквизитора... Разобрать слов было невозможно...
- Зрелищеце... - говорит Лена.
Юля кричала: «Светааа!..». Будто ночь была на дворе.
- Хлеба и зрелищ! - говорю я. - Просто хлебом не корми - поддай огня! Ночь же на дворе, ночь... ночь... тьма невысказуемая... несказанная...
Вскоре полетели в огонь кепки, косынки, носовые платки и галстуки, чулки... пиджаки и брюки, фраки, смокинги, наконец, платья, да-да платья и сарафаны... Представь картинку - коллективный обоеполый стриптиз...
- Рест, у тебя тяга к... Это уже было. Ты случайно не...
- К чему тяга-то?
- К голым телам.
- И ты заметила. Да, представь себе. Как у любого художника. Вспомни хотя бы своего любимого...
- Ты художник?
- Как и ты. Все мы в своём роде художники. В меру своего предсталения о... Ты, кстати, видела Тинины работы?
- Рест, ты случайно не...
- Не!.. Не-не!.. Ты бы видела!..
- Тинины?
- У меня и в мыслях не было...
- Но ты же их уже раздевал. Когда Жору распинали...
- Тинины. Видела?
- Где бы я могла их видеть?
- Посмотри, присмотрись... Там... Её тяга к... Посмотри... Надо видеть.
Лена только пожимает плечами.
- Подошли другие, новые и новые... Шли и шли... Раздеваясь и поддерживая огонь. Дровами-то не запаслись, а дать огню умереть - значит похоронить праздник. Так что...
Юля ушла. Она не бросила в костёр ни щепочки, ни соломинки. Только прощальный взгляд. Я видел, как она снизу вверх посмотрела на Жору, как что-то немо прошептали её губы... Я смог прочитать одно только слово. И это слово было «Люблю». И Жора тоже его прочитал: я видел, как он кивнул Юле, мол, взаимно...
И Юра, и Лёсик без всякого любопытства наблюдали за жертвой - Жорой, который ещё не корчился на огне, но только задыхался... Было видно, как он... Такой же как, как всегда... Висит в задумчивости... Вот только дышать нечем. Нечем!..
- Слушай, Рест, - говорит Лена, - ты так рассказываешь... Вы что там все сдурели совсем?! Как можно было...
- Совсем, - говорю я.
- Нет-нет, ты послушай! Вам нет оправдания! Как можно было там стоять истуканами и наблюдать за происходящим?! Своим невмешательством вы просто позволили водрузить новое средневековье! Инквизиция, экзекуции... Вы же... Да на вас просто...
- Что водрузили?
- Вы просто дикари, дикари... Какой век на дворе?! И эта ваша гнусная война!
- Лен...
- Да я даже слушать не хочу!
Лена демонстративно встаёт и идёт в кухню. Я тоже встаю, беру сигарету. Думаю. Я думаю, что единственное оправдание нашей немоте и покорности заключается в том, что...
Какой покорности?
Кому?
Разве мы были покорны? Покорены?
Я включаю свет, чтобы посмотреть на себя в зеркале - ну и рожа! Со стаканом в руке, сигарета в уголке губ... Глаза - пусты!.. А ведь глаза - зеркало души. Так что там в твоей душе, малыш? Признаться, я до сих пор не могу найти оправдания нашей мягкотелости. Хотя если посмотреть... Жора с Тиной тут, конечно, дали всем жару. С этим распятием, с этим костром у креста! И Папа... Неужто нельзя было придумать что-нибудь поспокойнее, посветлее, чем эти огненные кресты? Чем эти толпы голых тел... Смех и слёзы... Никто ведь не принуждал их донага раздеваться...
Но других идей, как сказано, просто не было.
Тина с Жорой...
Что они задумали?
Черти!
Или всё-таки боги?
Ха! Боги...
- На, - примирительно говорит Лена, войдя, - кофеёк, хочешь? С малиновой... Как ты любишь...
Я целую её в щечку: сенк...
- Ты уж прости меня, - говорю я, - плз... Макс, не лижись!..
Макс только смотрит.
- Тебя-то за что?
- Можно было видеть, - продолжаю я, - как Папа что-то время от времени шептал, его губы и руки, пальцы, его пальцы, словно ощупывали слова, которые вышёптывали его сухие холодные губы... Словно пальцы давали волю этим словам. Молитве?.. Я не умею читать по губам, но мне казалось, что они произносили одно и то же - «Ne quid nimis!.. Ne guid nimis!..» (Ничего сверх меры, - лат.). О какой мере были его мысли? Он время от времени шушукался. То с Инквизитором, то с губернатором, то с Иудой...
А Юля ушла...
- Я бы тоже сбежала, - признаётся Лена, - такое накуролесить могли только...
- Аня прибежала, запыхавшись. Как ей удалось найти нас и протиснуться к нам - загадка. Она вся была - нетерпение:
- Ну что, что?! Получается?.. Получилось?..
Она была настолько взволнована, что не могла сформулировать свой вопрос.
Что получается?
Я указал на висящего на кресте Жору, мол, смотри - видишь?.. Порядок!..
Аня только кивнула и улыбнулась, коротко махнув Жоре рукой. Я ничего не понимал, и даже не старался понять - пусть уж будет что будет.
- Тебе нравится? - спросила Аня, всё еще глядя на Жору.
- Да вы там все были чокнутые, что ли? - спрашивает Лена.
- Нет, - отвечаю я, - не все.
- А Тина?
- Юля ушла, - повторяю я. - Как только она...
- Ты говорил. А Тина?..
- Тина занималась Ковчегом. Потом я узнал, что ей удалось... Но это - потом, много позже. Она, как Ной начала строить... И как Колумб открыла нам вскоре... Как Муссолини...
- Как кто?! Муссолини?.. При чём тут этот...
- Он как Ной, спасающий нас от Потопа, выстроил свой Ковчег для возрождения Римской империи. Ну, ты знаешь эту историю со строительством огромного судна на озере...
- Знаю.
- Как Америго Веспуччи со своей Америкой...
- Так что Тина-то?
- Вот и Тинка со своим Ковчегом... Она, знаешь ли... Ах, как она была права! Ей бы... Но об этом чуть позже, потом...
- Ты и в самом деле считаешь, что Тина...
- Ха! А то! А то кто же?! Царица!
- Брось, - говорит Лена, - ты как всегда перебарщиваешь...
- Не всегда! Никогда, даже никогда! Что касается Тины - никогда!
Теперь Лена молчит. Я продолжаю:
- Я присмотрелся к Папе, его губы шептали: «Nihil admirari» (Ничему не удивляться, - лат.). Вот уж верный призыв! Но почему шёпотом, даже немо, беззвучно? Я на какое-то время покинул Жору и мне удалось расслышать - «Nec vixit male, qui natus moriensqui fefellit» (Не худо прожил жизнь тот, кто безвестным родился и умер, - лат).
Далеко не худо, подумал я, думая о Тине. Почему о Тине? Она ведь ещё совсем не жила. Ох, уж мне эти аннунаки!
«...а время роняло сухой горох секунд... трик-трак».
Есть люди, ускоряющие обычный ход вещей и даже историю цивилизации.
Трик-трак...
Есть же люди!.. Или всё-таки боги? Обжигающие горшки...
И о ком я могу думать в первую очередь?!
Жора разгорался... «...то, что вчера ещё было телом».
Не вчера - только что! Что ещё есть ещё...
Пламя уже лизало его розовые пятки... Он тоже, было видно, задыхался...
Трик-трак...
Дождик снова прошуршал своё: «На крюк».
И тотчас стих...
«Распинаю тушею то...».
Он только, прошипев, придал силы костру... Как будто этот самый костерчик был свежим зелёным ростком в знойной пустыне, пробившимся, наконец, сквозь толщу пустынного песка тысячелетий и увидевшим, наконец, свет солнца, свет Неба...
Белого Неба Пустыни...
Спасительный дождик огня.
- Макс, место!..
- ... ты бы ещё приплел сюда своего Наполеона и Гитлера с...
Я не понимаю Лену: о чём она говорит?
- О чём? Об империи, которую вы задумали выстроить. Очередной рейх!
Ах, вот в чём всё дело - империя!
- Империи, - говорю я, - эти местнические свалки человечества себя давно исчерпали. И Македонский, и Рим с его Цезарями и Суллами, Неронами и Калигулами, и Чингиз-хан, и Осман-паша, и Наполеон, и даже Твой Ленин со Сталиным со своими Марксами и Энгельсами, Гегелями и Фейербахами...
- Никого не забыл?
- Да все они вместе взятые не стоят...
- Ты хочешь сказать, что...
- Верно. Верно! Ведь все они держались на силе, на дикой силе злазлазлазла! И насилия, и насилия.
- Насилия силой, это понятно! И вот вы решили...
- И вот мы решили, - говорю я, - хватит зла!
- Вы решили! Ха!.. Да знаешь ли ты, что то, что вы решили давно уже...
- Знаю...
Я не знаю, зачем Лене вдруг понадобились эти империи зла и насилия. Тут уже всем давно всё стало ясно - так жить нельзя! Все вдруг стали талдычить на всех языках и по всем закоулкам - так жить нельзя! Но никто не предлагал, как можно. Нет-нет - предлагали, конечно. Сколько было благих намерений, которыми выстилали дороги...
