Девчонка не пыталась ни встать, ни руками прикрыться. Даже глаз от меня не отводила, лишь горло судорожно дёргалось. И я на неё смотрел. И что сказать, не знал.
Она ещё несколько раз сглотнула. Прошептала неожиданное:
– Вы меня убьёте, да? Не надо… пожалуйста.
И отвернулась, наконец. Зажмурилась.
Валерия Мандрыкина, тварь, которую столько раз мечтал задавить голыми руками, лежала в полной моей власти. Будто сама подставляла шею с безнадёжно трепещущей жилкой. Убить её? Да, я это мог сделать запросто, – несколько мгновений назад, когда волоком тащил по коридору, когда руки сами собой пытались сжаться на этой шее. Скрутить голову, как дрянному курёнку.
Или чуть позже, когда бросил на пол. Наступить, раздавить, словно гадкую гусеницу. Лучше не босой пяткой, а сапогом, тяжёлым, кирзовым сапогом. Хотя можно и босой – я уже не такой брезгливый, как в молодости. С размаху впечатать это личико в пол, чтобы хрустнуло, и мозги во все стороны.
Я мог её убить – легко. Ни жалость, ни совесть не трепыхнулись бы. Потому как видел перед собой не молодую, красивую – несмотря на похабную одежонку и размалёванное лицо – женщину. Не человека даже, а шкодливую, отвратительную крысу. Я мог её убить – легко! И не мог.
Так же, как не смог убить Ворона. Потому что некто сохранил мне жизнь и свёл с Радиком. Чудо совершил – позволил вернуться назад, всё исправить. Как же я мог убивать – даже шакалов, крыс – после этого?
– Как ты меня нашла?
Мандрыкина не ответила сразу, молилась, что ли? Затем приоткрыла один глаз, верхний. Левый, то есть.
– Я… не искала. Случайно, дом, наверное, перепутала. У меня вызов в четвёртый, а это…
– Шестой, – подтвердил я. – И зачем тебя вызывали? Младенчика нянчить?
Мандрыкина не ответила, закусила губу. Да я и так понял, по каким «младенчикам» она специализировалась. «Ляля»… И за эту шалаву я статью получил?
– Я вот одного не пойму. Зачем ты это сделала? Отомстить хотела? Но за что? Я же тебя, вроде, ничем не обидел. Или бабло отрабатывала? Тебе заплатили за тот концерт? Много?
Она закусила губу сильнее, до крови. Потом перекатилась на левый бок, поджала коленки. Свернулась калачиком.
– Он меня заставил. Сергей Олегович… майор Мазур.
Майор Мазур? Фамилия показалась знакомой, но вспомнить, кто это, я не мог. Перебрал в памяти имена следователей, которые вели моё дело, и дело о наезде, оперативников. Я помнил всех их отлично, всем мечтал когда-нибудь отплатить. Но майор Мазур в моём списке не значился.
– И как же он тебя заставлял? – поинтересовался.
Мандрыкина не поднимала на меня глаза, смотрела куда-то под кровать. Или гораздо дальше? В тот проклятый декабрь две тысячи первого?
– Сергей Олегович всех девочек в городе знает. Он – крыша. А я… тогда уже этим зарабатывать начала. Одеться нормально хотелось! И косметика… Я же красивая – почему должна как кикимора ходить? – наконец-то она не выдержала, всхлипнула. Тихо, скорее даже носом шмыгнула. – Мама только на еду зарабатывала. Отец вообще куда-то сбежал, когда мне пять лет было. Ни алиментов, ничего… Я только заработать хотела, чтобы выглядеть нормально!.. А он узнал… Сергей Олегович. Поймал меня с клиентом, привёз к себе. И сказал, чтобы я с вами это сделала. Я не думала, что вас посадят, правда! Не знала, что за такое сажают. Он сказал – вас только из школы выгонят, условную судимость дадут. Сказал – «напугать нужно, чтобы не рыпался». А если не сделаю – мама узнает, чем я занимаюсь. И на работе у неё, и соседи, и в школе. Все узнают, что я… проститутка.
– И ты согласилась.
– Он меня прямо у себя в кабинете изнасиловал! Пригрозил – если не соглашусь, хуже будет. А потом повёз в школу. Он знал, что вы допоздна у себя в кабинете сидите. Сказал туда идти. Смеялся, – «пятнадцать минут вам на это дело хватить должно». После этого он позвонит в учительскую и попросит вас к телефону. Чтобы свидетели независимые были…
Вон оно всё как происходило! Тот, кто в учительскую звонил, не представился, но баба Вера всё равно за мной побежала. А когда в тренерской возню подозрительную услышала, испугалась, позвала завучку. Две свидетельницы – ещё лучше получилось! И откуда медэкспертиза ссадины у девки на причинном месте нашла – а синяки на груди я и сам видел, – теперь понятно. Не подлог, профессионалы работали, без дураков. Девку и правда изнасиловали. Только посадили не того. Меня посадили!
В сердце вновь кольнула злость. Верно, у меня лицо переменилось, и Мандрыкина заметила это краем глаза. Опять зажмурилась. Но выдержки и дальше покорно ждать смерти ей не хватило. Прижала кулачки ко рту и захлюпала. Тоненько, что твой комар пищит, заскулила:
– Геннадий Викторович, не убивайте меня, пожалуйста…
Этот жест её – кулачки, прижатые ко рту, – так отчётливо напомнил мне Ирину, что злость сама собой отступила. Я присел рядом на корточки.
– Не скули. Не убил же пока. Хотя следовало. За тот спектакль, что ты тогда разыграла. «Вы мне так нравитесь! Я всё для вас сделаю! Я хочу!» Чего добивалась-то? Неужто соблазнить надеялась?
Мандрыкина открыла глаза.
– Да. Я думала, если вы меня… хоть немного… Это не так подло будет. Я ведь нравилась вам, я же замечала, как вы смотрите.
Мне даже жалко её стало. Так и не поняла она разницы между «нравиться» и «опрокинуть на диванчик». И не поймёт, наверное.
– Ишь ты, благородная выискалась. Ещё скажи, переживала, когда меня посадили?
Она опять заскулила, глядя под диван.
– Я… я отравиться хотела! Таблетки насобирала… А мама нашла… кричала на меня, плакала… И я не смогла.
Не знаю, почему так, но я верил этой шалашовке. И тогда верил, и сейчас. Презирал, брезгливость перебороть не мог, но верил на слово.
– И что потом было? Вижу, ты всерьёз этим «бизнесом» занялась? Выходит, зря меня подставила, не понадобилась «секретность»?
Мандрыкина всхлипнула ещё разок и затихла. Прошептала едва слышно:
– Выходит, зря… Я после школы в училище поступила, на медсестру. Но Сергей Олегович меня снова нашёл. Сказал, что я на него работать буду, как другие девочки. А не соглашусь – он дело так повернёт, что это я вас посадила, за деньги. И рассказал, что с людьми в тюрьме делают, у кого такая статья, как у вас. И что вы со мной сделаете, когда выйдите. Что старости я могу не бояться – не доживу.
Я хмыкнул. Ушлый парень этот майор. Всех поимел, а сам чистенький остался. Вспомнить бы, кто таков. В одном ошибся – не сделали со мной в зоне того, на что он рассчитывал, не смогли. И вернулся я, для себя – через семь лет, но для него – значительно раньше!
