Она разламывает вилкой поджаренный хлеб, отламывает кусочек. Кладет в рот и смотрит на него. У ребенка его волосы и глаза. У него славный ребенок. Приятно, когда есть компания. А субботу и воскресенье провести в постели.
Мистер Дэнджерфилд взял хлебную корку, собрал с тарелки жир и съел.
— Вкуснятина. В этой стране, Крис, превосходная ветчина.
— Да.
— Могу я кое-что предложить?
— Конечно.
— Не пойти ли нам куда-нибудь выпить?
— Можно.
— Я знаю тут поблизости славный погребок.
— Я надену нейлоновые чулки. Красивые. И сниму эти старые тряпки.
— Очень разумно.
Она разворачивает прозрачные, новехонькие чулочки. Смотрит на меня. Модные штучки.
— Милая Крис, у тебя прехорошенькие ножки. Крепенькие. Но ты их прячешь.
— Спасибо, милый Себастьян, но я не их прячу. Так мужчины преследуют женщин из-за ножек?
— Из-за волос.
— А не из-за ножек?
— Из-за волос и глаз.
— А ты мужчина из той старой развалюхи.
— Да, это я.
— Можно, я что-то скажу?
— Ради Бога.
— Ты похож на банковского клерка или на конторщика с угольной шахты. Только вот галстук у тебя смешной.
— Я стащил его у приятеля-американца.
— Должна признать, что ты самый забавный из всех известных мне американцев. Как правило, они мне не нравятся.
— Американцы — приятная сытая нация.
— А ты живешь в доме с разодранными коричневыми шторами. Стены и крыша в катастрофическом состоянии.
— Хозяин дома так не считает.
— Ну, разумеется. Я готова. Я рада, что ты пригласил меня погулять. И выпить.
Крис предлагает заказать бутылку джина, но Дэнджерфилд напускает на себя важный вид и отказывается этим удовлетвориться.
— Давай уйдем отсюда. Это заведение меня угнетает. Посмотри только, как они все напились, я боюсь, что кто-нибудь из них неожиданно подойдет сюда и заговорит с нами. Пойдем, пройдемся. Мне это больше по душе.
— Ты мне очень нравишься, Крис.
— Ты не шутишь?
— Нет.
— Никак не пойму, как ты на самом деле ко мне относишься.
Вечер. Суббота. Улица. Старухи пялятся на них, а они транжирят деньги и то и дело украдкой прикладываются к бутылке темного пива. Озорные девчонки в мини-юбках продырявливают асфальт каблуками-шпильками. Ужасная, вопиющая нищета. Они прогуливались вдоль канала. Вышла луна и на воде заплясали тени. Она крепко сжимала его руку и думала, что это, должно быть, счастье. Зарешеченные окна погребков. В них, у пышущих жаром каминов, собираются седовласые старцы. Впрочем, большая часть Дублина словно вымерла. Свежий западный ветер. Поворачивают к Кланбрэссильской улице. Этот канал пересекает Ирландию и доходит до Атлантического океана. Еврейские лавчонки. Она прижимает к груди его руку. На ее верхней губе несколько веснушек.
— Я не знаю, возможно ли это, Себастьян?
— Что возможно?
— Возможно ли то, что с нами происходит.
— Да.
— Ты понимаешь, о чем я говорю?
— Думаю, что да.
Дождь перестал. Запад впитал в себя всю небесную влагу. Они медленно брели по улице. От нервного напряжения у Себастьяна дрожали колени. В ночи был слышен ее нежный голосок.
— А как же твоя жена?
— Мэрион?
— Ну да.
— Так что насчет нее?
— Ну ведь она твоя жена. И у вас ребенок.
— Это так.
— Ты не хочешь меня понять. Помочь мне.
— Я и сам толком всего не понимаю.
— Тебе ведь они не безразличны.
— Я привязан к Мэрион, иногда просто жить не могу без нее и дочурки, но из-за меня они обе страдают.
— А мы?
— Что мы?
— Я думаю, мы подходим друг другу.
— Ты в самом деле так думаешь?
— Да.
— И как долго мы будем подходить друг другу?
— Трудно сказать. Ты мне действительно очень нравишься.
Она остановилась и повернулась к нему.
— Я люблю тебя. Если любовь и имеет какое-то значение, то прежде всего для женщины, которой всегда сложнее. И в этом смысле я не хочу отличаться от других.
— Ты тоже мне очень нравишься.
— Давай вернемся домой.
Она нежно берет его за руку.
Они возвращаются по узеньким улочкам. Он несколько замешкался на ступеньках. В замке поворачивается ключ. Входят в маленькую, ярко освещенную комнату. Крис задергивает занавески. Себастьян наливает себе джина, поворачивается спиной к камину. Она становится на зеленый ковер и расстегивает жакет. Он рассматривает ее, девушку с длинными темными волосами. Рука, в которой он держит стакан, дрожит. Она молча стоит в самом центре комнаты и смотрит ему в глаза. Своими длинными, изящными руками она снимает через голову свитер. Складывает его и бережно кладет на постель. Заводит за спину руки. Я знаю, как ты выглядишь без бюстгальтера. Подходит, наклоняется над ним. Ты прижимаешь грудь к моему лицу. Твердый сосок оказывается у меня во рту между зубами. Ты плачешь, и слезы стекают по лицу и собираются на подбородке. Она отталкивает его лицо и прикасается к глазам кончиками пальцев. Тихонько говорит.
— Я зажгу две свечи. Итальянские ароматизированные. До сегодняшнего вечера я никак не могла решиться. Думала о тебе всю неделю. Можно я не буду отворачиваться?
— Да.
В мягком свете лучей. Ее большие темные глаза.
— Повернись-ка. Я думала ты худее. Животик, как у бизнесмена. Ты не занимаешься спортом.
— Не хочу себя утруждать.
— Помоги мне положить матрас на пол. На газеты. Ты смешной. Мы оба смешные. Странное существо мужчина. Мне как бы чего — то не хватает в том месте, и там я чувствую себя особенно обнаженной.
— Господи!
— Что с тобой?
— Порезал палец.
— Я сейчас этим займусь. Мы промоем ранку.
Она набрала воды в кастрюлю и окунула его ногу.
— Лучше?
— Намного.
— А сейчас мы ее высушим и присыпем тальком, хорошо? Мужчина и женщина вместе. Это так забавно и интересно и связано, наверное, с тем, что мы называем положительным и отрицательным. А вены у тебя голубые. Я читала где-то, что это самая гладкая часть тела, даже у женщин нет такого гладенького местечка. Ее пальцы поглаживают волоски на его ногах. Загадочно и стыдливо расстегивает юбку.
— А теперь чулки. Мне стыдно — подвязки такие некрасивые.
Она сжимает ладонями груди, чтобы в них хлынула свежая кровь; в глазах — мешанина серого сиропа с холодным белым. Подходит к нему. И говорит, что беззвучно плакала от счастья и что ей хочется потанцевать для него. Она прижала одну грудь к другой, а затем подняла руки над головой, и груди ее пришли в движение и затряслась плоть. И стала прикасаться к нему. Тела их плавно соединились, и она уже была готова и знала об этом. Подумать только, каждый день она ждала трамвай, замерзшая, измученная, изголодавшаяся по любви. Тело ее покрылось испариной. Сегодня, Себастьян, пар прачечной вырывается из моего сердца. Я готова — в лоне моем бродит сок. Милая Крис, ты преисполнена бархатистой любви, увлажняющей твои темные губы. На дороге, ведущей к собору Святого Патрика, слышится григорианский распев. Она свернула язык трубочкой и выдохнула жаркий воздух ему в ухо, и я чувствую, что теплый воздух, попавший мне в ухо, похож на пахнувший морем ветерок, который дул тогда в Америке, на Пондфилдской дороге, когда я лежал на спине, слушая музыку, доносившуюся из внутреннего дворика. Я был молод и одинок. Тебе не холодно, Себастьян? Мне нравится медленнее. Мы хорошо подходим друг к другу, и тебе не приходится то и дело покидать меня подобно исчезающему солнцу, и мое пульсирующее тело истекает золотистым светом. Мне видятся оливковые деревья и реки. О Себастьян, тысячи рек. Я подаю тебе себя, глажу тебя и подмахиваю. Потому что шея твоя, Крис, лежит у меня на сгибе локтя. Звучат колокола Господни. О Себастьян, вот сейчас, Себастьян, ты слышишь? О Боже Праведный! Сейчас, ой сейчас, обними меня крепче, о Боже, как мне жарко! Ее голова откидывается назад, а подбородок лежит на его плече. Ты кончила? Это не имеет значения, но ты такой смешной, дай мне сигарету. На их разгоряченных телах постепенно остывает пот, и они выдыхают дым, чтобы посмотреть, как он клубами поднимается к потолку.
