За столом сидел его компаньон Джино и что-то считал.
— Сколько на этот раз? — спросил Поллетти.
— Четырнадцать тысяч двести тридцать три посетителя, оплативших входные билеты, — ответил Джино. — И еще пять полицейских, двадцать три бойскаута и шесть племянниц Витторио — все по контрамаркам.
— Придется сказать Витторио, чтобы он сократил число племянниц, — решил Марчелло. — Я занимаюсь этим делом не ради развлечения. — Он сел на складной стул. — Значит, всего четырнадцать тысяч? Этого едва хватит, чтобы заплатить за аренду трибун.
— Не то что в прежнее время, — согласился Джино. — Помню, когда…
— Ладно, неважно, — сказал Поллетти. — Ты проверил: ни у кого нет с собой оружия?
— Конечно, — кивнул Джино. — Мне совсем не хочется видеть, как тебя прикончат во время работы.
— Мне тоже, — пробормотал Поллетти, мрачно глядя вдаль.
Наступила непродолжительная неловкая пауза.
— Уже шесть часов сорок семь минут, Марчелло, — нарушил молчание Джино.
— Неужели? — язвительно отозвался Поллетти.
— Тебе скоро выходить. Осталось меньше пяти минут. Как ты себя чувствуешь?
Поллетти молча состроил зверскую гримасу.
— Знаю, знаю, — сказал Джино. — Ты всегда так чувствуешь себя перед выходом к аудитории. Но мы ведь можем легко справиться с этим настроением, правда? Проглоти вот это.
Он протянул Поллетти стакан воды и крошечную овальную красную таблетку. Это был лимниум, один из новых наркотиков, способных усиливать так называемый «фактор экспансивности» в человеческой психике.
— Мне он не нужен… — запротестовал Поллетти, однако проглотил таблетку и запил водой.
Затем, примирившись с судьбой, проглотил таблетку с пурпурно-белыми полосами гнейа-IIа — недавно созданный препарат для повышения обаяния, выпускаемый фабриками концерна «Фарбен». Далее последовали: маленький золотой шарик дармаоида — средство ограничения человеческого общения, производимое лабораториями Хайдарабада, затем тщательно рассчитанная по времени действия ампула лакримола в форме слезы и, наконец, капсула гипербендикс в виде фигурки волка — новейшее лекарство, повышающее психическую энергию.
— А теперь как ты себя чувствуешь? — спросил Джино.
— Как-нибудь справлюсь, — ответил Поллетти.
Он наморщил лоб и взглянул на часы. Принятые лекарства начали действовать. Он вскочил со стула и бросился к гримировальному столику в углу домика. Там он снял костюм и натянул белую пластиковую тогу, повесил на шею копию барельефа Солнца индейцев майя, сделанную из металла, имитирующего бронзу, и надел белый кудрявый парик.
— Как я выгляжу? — бодро спросил он.
— Великолепно, Марчелло. Ты выглядишь просто великолепно, — ответил Джино. — Откровенно говоря, ты еще никогда не выглядел так хорошо.
— Это ты серьезно?
— Клянусь всем, что мне дорого в жизни, — привычно произнес Джино и посмотрел на часы. — Осталось меньше минуты! Иди, Марчелло, и потряси всех!
— Мне кажется, сегодня я произведу настоящую сенсацию, — заметил Марчелло и величественной поступью двинулся к двери.
Джино смотрел ему вслед, чувствуя, как у него перехватывает горло. Он знал, что видит перед собой настоящего бойца; кроме того, его беспокоили болезненные спазмы, предвещающие расстройство желудка.
Поллетти торжественно шествовал к своей аудитории. Его взгляд был спокоен, шаги неторопливы. Слышались нежные звуки «O Sole Mio», дополняющие атмосферу ожидания.
Перед трибунами стояла красная кафедра. К ней и направился Поллетти. Поднявшись на нее и поудобнее приладив микрофон, Поллетти с пафосом произнес:
— Сегодня, на закате дня, так похожего и так не похожего на другие дни, в хрупкой ладье, мы, смертные, путешествуем по бурным водам вечности и думаем о будущем…
Слушатели, загипнотизированные его словами, склонили головы. И вдруг Поллетти увидел, что с первого ряда ему улыбается Кэролайн. Он смешался, несколько раз моргнул, но сразу оправился и продолжал:
— Эти последние лучи умирающего, но бесконечно возрождающегося солнца приходят к нам с расстояния в сто сорок девять миллионов километров. О чем это говорит? Такое расстояние является божественным и непостижимым, неумолимым и одновременно иллюзорным, потому что разве можно предположить, что наш огненный отец не вернется к нам?
— Вернется, обязательно вернется! — послышался хор голосов.
Поллетти печально улыбнулся.
— А когда он вернется, встретим ли мы его здесь, чтобы наслаждаться его животворным великолепием?
— Кто может сказать? — мгновенно откликнулась аудитория.
— Действительно, кто? — вопросил Поллетти. — И все-таки нас утешает мысль, что наш дорогой отец не умер; нет, сейчас он мчится по собственной орбите к Лос-Анджелесу.
Солнце тонуло в морских волнах. Слушатели на трибуне плакали. Только несколько человек, которые всегда встречаются в такой толпе, спорили о различных аспектах доктрины солнечного круговорота. Казалось, проповедь произвела сильное впечатление даже на Кэролайн. Произнося заключительную часть проповеди на греческом языке, Поллетти тоже пустил слезу.
Уже совсем стемнело. Под радостные возгласы и проклятия Поллетти спустился с кафедры.
В темноте его вдруг схватила чья-то рука. Это оказалась Кэролайн. Ее лицо было мокрым от слез.
— Марчелло, это было так прекрасно! — воскликнула она.
— Пожалуй, действительно неплохо, — ответил Поллетти, все еще заливаясь слезами, — если тебе нравятся солнечные закаты.
— А тебе не нравятся?
— Не то чтобы очень, — пожал плечами Поллетти. — Мне приходится этим заниматься, ведь я проповедник.
— Но ты тоже плачешь! — воскликнула Кэролайн.
— Это реакция, вызванная медицинскими препаратами, — объяснил Поллетти и вытер глаза. — Скоро пройдет. В таком деле нужно переживать вместе с клиентами, а это непросто, если не испытываешь аналогичных чувств. Впрочем, это всего лишь бизнес.
