— Ну хорошо. Предположим, что существуют два вида геометрии — ограничим число видов, чтобы облегчить пример. Наш вид, Эвклидова геометрия, и еще какой-то, назовем его X. X никак не связан с Эвклидовой геометрией, но основан на иных теоремах. В нем два и два не обязательно должны быть равны четырем, они могут быть равны У2, а могут быть даже вовсе не равны ничему. Разум младенца еще ни к чему не приспособился, если не считать некоторых сомнительных факторов наследственности и среды. Начните обучать ребенка принципам Эвклида…
— Бедный малыш, — сказала Джейн.
Холовей бросил на нее быстрый взгляд.
— Основам Эвклидовой системы. Начальным элементам. Математика, геометрия, алгебра — это все идет гораздо позже. Этот путь развития нам знаком. А теперь представьте, что ребенка начинают обучать основным принципам этой логики X.
— Начальные элементы? Какого рода?
Холовей взглянул на абак.
— Для нас в этом нет никакого смысла. Мы приспособились к Эвклидовой системе.
Парадин налил себе неразбавленного виски.
— Это прямо-таки ужасно. Вы не ограничиваетесь одной математикой.
— Верно! Я вообще ничего не хочу ограничивать. Да и каким образом? Я не приспособлен к логике X.
— Вот вам и ответ, — сказала Джейн со вздохом облегчения.
— А кто к ней приспособлен? Ведь чтобы сделать вещи, за которые вы, видимо, принимаете эти игрушки, понадобился бы именно такой человек.
Холовей кивнул, глаза его щурились за толстыми стеклами очков.
— Может быть, такие люди существуют.
— Где?
— Может быть, они предпочитают оставаться в неизвестности.
— Супермены?
— Хотел бы я знать! Видите ли, Парадин, все опять упирается в отсутствие критериев. По нашим нормам, эти люди в некоторых отношениях могут показаться сверхумниками, а в других — слабоумными. Разница не количественная, а качественная. Они по-иному мыслят. Ия уверен, что мы способны делать кое-что, чего они не умеют.
— Может быть, они бы и не захотели, — сказала Джейн. Парадин постучал пальцем по оплавленным приспособлениям на поверхности Коробки.
— А как насчет этого? Это говорит о…
— О какой-то цели, разумеется.
— Транспортация?
— Это прежде всего приходит в голову. Если это так, Коробка могла попасть сюда откуда угодно.
— Оттуда… где… все по-другому? — медленно спросил Парадин.
— Именно. В космосе или даже во времени. Не знаю. Я психолог. И, к счастью, я тоже приспособлен к Эвклидовой системе.
— Странное, должно быть, место, — сказала Джейн. — Денни, выброси эти игрушки.
— Я и собираюсь.
Холовей взял в руки стеклянный кубик.
— Вы подробно расспрашивали детей?
Парадин ответил:
— Ага, Скотт сказал, что, когда он впервые заглянул в кубик, там были человечки. Я спросил его, что он видит там сейчас.
— Что он сказал? — Психолог перестал хмуриться.
— Он сказал, что они что-то строят. Это его точные слова. Я спросил: кто, человечки? Но он не смог объяснить.
— Ну да, понятно, — пробормотал Холовей, — это, наверно, прогрессирует. Как давно у детей эти игрушки?
— Кажется, месяца три.
— Вполне достаточно. Видите ли, совершенная игрушка механическая, но она и обучает. Она должна заинтересовать ребенка своими возможностями, но и обучать, желательно незаметно. Сначала простые задачи. Затем…
— Логика X, — сказала бледная, как мел, Джейн.
Парадин ругнулся вполголоса.
— Эмма и Скотт совершенно нормальны!
— А вы знаете, как работает их разум сейчас?
Холовей не стал развивать свою мысль. Он потрогал куклу.
— Интересно было бы знать, каковы критерии там, откуда появились эти вещи? Впрочем, метод индукции мало что даст. Слишком много неизвестных факторов. Мы не можем представить себе мир, который основан на факторе X — среда, приспособленная к разуму, мыслящему неизвестными категориями X.
— Это ужасно, — сказала Джейн.
— Им так не кажется. Вероятно, Эмма быстрее схватывает X, чем Скотт, потому что ее разум еще не приспособился к нашей среде.
Парадин сказал:
— Но я помню многое из того, что я делал ребенком. Даже когда был совсем маленьким.
— Ну и что?
— Я… был тогда… безумен?
— Критерием вашего безумия является как раз то, чего вы не помните, — возразил Холовей, — но я употребляю слово «безумие» только как удобный символ, обозначающий отклонение от принятой человеческой нормы. Произвольную норму здравомыслия.
Джейн опустила стакан.
— Вы сказали, господин Холовей, что методом индукции здесь действовать трудно. Однако мне кажется, что вы именно этим и занимаетесь, а фактов у вас очень мало. Ведь эти игрушки…
— Я прежде всего психолог, и моя специальность — дети. Я не юрист. Эти игрушки именно потому говорят мне так много, что они не говорят почти, ни о чем.
— Вы можете и ошибаться.
— Я хотел бы ошибиться. Мне нужно проверить детей.
— Я позову их, — сказал Парадин.
— Только осторожно. Я не хочу их спугнуть.
Джейн кивком указала на игрушки. Холовей сказал:
— Это пусть останется, ладно?
Но когда Эмму и Скотта позвали, психолог не сразу приступил к прямым расспросам. Незаметно ему удалось вовлечь Скотта в разговор, то и дело вставляя нужные ему слова. Ничего такого, что явно напоминало бы тест по ассоциациям — ведь для этого нужно сознательное участие второй стороны.
Самое интересное произошло, когда Холовей взял в руки абак.
— Может быть, ты покажешь мне, что с этим делать?
Скотт заколебался.
— Да, сэр. Вот так… — Бусина в его умелых руках скользнула по запутанному лабиринту так ловко, что никто из них не понял, что она в конце концов исчезла. Это мог быть просто фокус. Затем опять…
Холовей попробовал сделать то же самое. Скотт наблюдал, морща нос.
— Вот так?
— Угу. Она должна идти вот сюда…
— Сюда? Почему?
— Ну, потому что иначе не получится.
Но разум Холовея был приспособлен к Эвклидовой системе. Не было никакого очевидного объяснения тому, что бусина должна скользить с этой проволочки на другую, а не иначе. В этом не видно было никакой логики.
Ни один из взрослых как-то не понял точно, исчезла бусина или нет. Если бы они ожидали, что она должна исчезнуть, возможно, они были бы гораздо внимательнее.
В конце концов так ни к чему и не пришли. Холовею, когда он прощался, казалось, было не по себе.
— Можно мне еще прийти?
— Я бы этого хотела, — сказала Джейн. — Когда угодно. Вы все еще полагаете…
Он кивнул.
