ещё и прилетит за слабую систему безопасности. Хорошо. А то расслабились тут! Протоколы контактов не соблюдают, половина камер не работает, света в коридорах нет. Пусть строчит свой рапорт – ему это не поможет.
– Я, конечно, рад, – заметил Кирилл, – что поучаствовал в проверке системы безопасности этого бункера и помог тебе выявить ошибки Рогова. Но теперь моя очередь спрашивать, правильно?
– Валяй.
– Что это за лаборатория и чем она занимается? Почему мы не в курсе и не работаем в связке с ней?
– Я тебе могу сказать лишь следующее, – начал Пётр. – Лабораторию создали ещё в конце двадцатого века, сразу после ЧП. Тогда медики изучали последствия катастрофы. Но последние семьдесят лет пытаются лечить местных жителей.
– Как?
– Редактированием генома. Взрослых, детей, эмбрионов. На всех уровнях и разными способами.
– Чёрт!.. А как же местные? Они дают согласие или?..
– Или, – отрезал Пётр. – Думаешь, кто-то согласился бы стать подопытным кроликом, если бы знал, что гарантий никаких? Что это, по сути, лабораторные эксперименты. Не клинические испытания, а самые первичные, когда исход даже отдалённо не известен.
– И как успехи?
– В последние годы процент успешных исходов вырос, – уклонился от прямого ответа Пётр.
Кирилл потёр пальцами лоб:
– Б..! Это ж семьдесят лет опытов над людьми… А мой отец… – взглянул он на Петра. – И его родители… Они тоже участвовали?
– Благодаря лаборатории Михаил Грачёв смог отсюда выбраться.
– И Векшин?
– И Векшин.
– А рак у отца? Тоже благодаря лаборатории?
– У меня нет информации, Кирилл, – помотал головой Пётр.
– Понятно… – Грачёв замолчал на несколько секунд. – Я хочу получить карточки отца и его родителей. И все данные по экспериментам над ними.
– Это невозможно…
– Возможно, – жестко произнёс Кирилл, хмуро посмотрев на Петра. – Попробуй только отказать.
– Угрожаешь?
– Сообщаю о возможных последствиях.
– Ты думаешь, мы в одной «весовой категории»? Ну, хорошо, я дам тебе то, что ты просишь, – согласился Пётр. – Но и я, в свою очередь, прошу никому не говорить об этом месте и о том, что ты тут узнал. Не заставляй снова возвращаться к официальным отношениям и брать с тебя подписку.
– Если получу документы…
– Я понимаю, – Колокольников встал. – Пошли, я тебя провожу в подвал больницы.
Кирилл уже десятый раз мерил шагами коридор, куда выходили двери выделенных экспедиции кабинетов. Он не мог просто так появиться посреди дня и вести себя с друзьями, как ни в чём не бывало. Но и рассказывать нельзя – он обещал. С другой стороны, карточки Пётр ещё не принёс. Может, и вообще не принесёт? А охрану лифта теперь усилят, и больше туда проникнуть не удастся. А он молчать будет?! Нет! Одна голова хорошо, а две всё-таки лучше.
Кирилл открыл дверь:
– Серёг, выйди на минутку.
На улице, в тихом закутке между больничными корпусами, Кирилл рассказал Сергею всё. Харитонов хмурился и молчал. Наконец он произнёс:
– Ты понимаешь, Кирилл, что это всё меняет? То, что мы сюда приехали делать, – это всё цветочки по сравнению с тем, что делают они уже столько лет. Мы проводим клинические испытания более-менее проверенной технологии, относительно безопасной. Но всё равно делаем это тайно, не сообщая людям о сути нашей работы. И тем самым мы становимся в один ряд с этими монстрами из бункера, для которых жители Периметра – лабораторные мышки! Мы с тобой такие же бесчеловечные подонки, понимаешь?!
– Сергей, не стóит так всё чёрной краской-то мазать, – ответил Кирилл. – Да – опыты, да – без согласия. Но ведь для их же блага. Мой отец родился здоровым, Векшин тоже… Разве игра не стоила свеч?! Был бы я здесь с тобой, если б не эта лаборатория? Не был. И поэтому не собираюсь называть этих учёных бесчеловечными подонками. И себя причислять к ним тоже не хочу.
– Твоего отца вылечили, да, – согласился Сергей. – А сколько при этом покалечили и убили других людей? Ты считал? Ты можешь хотя бы на глазок прикинуть процентное соотношение? Подумай – и удивишься. Нет, всё! – махнул рукой Сергей. – Я сворачиваюсь. Пошла нахрен вся эта херня!
Он стянул с себя белый халат и, бросив его на землю, пошёл прочь.
– Серёг, ты куда? – крикнул ему вслед Кирилл.
– В гостиницу, – ответил тот, не оборачиваясь. – Моя работа окончена!
Сергей лежал на кровати, когда дверь распахнулась, и в комнату ураганом ворвался Пётр. За ним вошёл Кирилл.
– Так, Сергей, – начал Пётр, – давай проясним. Есть проект – заметь, твой проект, – под него выделены деньги. У тебя – обязательства. А ты говоришь, что прекращаешь работать. В чём дело?
– Тебе Кирилл не доложил ещё?
– Рассказал, да. Но я хочу от тебя услышать.
– Пожалуйста: нахрен такую работу. Удовлетворился?
– Нет. Вставай – пойдём на воздух. Там поговорим. Здесь нельзя.
– Я не двинусь с места, – заявил Сергей. – Мне нечего тебе сейчас сказать.
– Сергей, давай не нагнетать, – более спокойно попросил Пётр. – Пойдём поговорим. Нам обоим это сейчас нужно. Лучше сразу расставить все точки над i, чем тянуть рязину.
– Серёг, – вклинился Кирилл, – он дело говорит. Пошли.
Харитонов вздохнул и поднялся с кровати.
В сквере неподалёку от гостиницы все трое сели на длинную деревянную лавочку с удобно изогнутой спинкой. Рабочий день ещё не кончился, народа в сквере почти не было. Тень под ветвями каштанов спасала от жары.
– Я понимаю, – начал Пётр, – тебя не устраивают опыты на людях. И это нормально, не спорю. Почти каждый человек высказался бы так же, как ты. В нашей реальности такая научная деятельность – просто нонсенс. Но посмотри на это с другой стороны. Вспомни, как двигался прогресс в медицине с конца двадцатого века? Еле-еле, маленькими шажками, наощупь, словно в темноте. И немудрено – лабораторные животные мало что давали медицине. Да и сейчас мало что дают. А кроме них? Максимум – ранние стадии человеческих эмбрионов. И всё! Это как смотреть через мутное стекло ночью. А потом раз – и прорыв. Появились нары. Не наводит на мысль?
– Но их же не здесь создали, – ответил Харитонов. – Мы все знаем разработчиков. Какая связь?
– Конечно, не здесь, – усмехнулся Колокольников. – Но как они действуют? Неужели ты, Сергей, думаешь, что все те мишени в человеческих клетках, на которые нацеливают медицинские нары, из воздуха возникли? Или из опытов на животных? Ты же ясно понимаешь, что большинство заболеваний не возникает из-за какого-то одного точечного нарушения. Это всегда комплекс, одно цепляется за другое. Одно нарушение вызывает каскад других изменений, а организм приспосабливается. Если же убрать первоначальное нарушение, возвращая к норме, поменяется и весь каскад. И как эти резкие изменения скажутся на здоровье человека, на мышках и обезьянах не изучишь. Здесь же, в этой лаборатории, изучают все такие взаимодействия до мелочей, меняют одно, другое, следят за последствиями. И всё на самом подходящем объекте – человеке. Если бы не лаборатория, не было бы таких подробных программ для наров,
