Ритм, звучавший во мне, взвился стремительным броском – аллегро! престо! престиссимо! – и оборвался. Хлопок. Тишина. Так истребитель преодолевает сверхзвуковой барьер. Я "включился". Спустя мгновение вернулись звуки – медленные, журчащие. Лицо щелкопера стало неподвижным: театральная маска с прорезями глаз и рта. Рот закрывался – плавно, тягуче, будто через силу.
Пожарные расчеты снимали людей с шестого этажа: ребята двигались как в замедленной съемке, нехотя шевеля руками. Ускорение нарастало: полураздетые жители замерли, ветер не трепал их одежду; языки огня лениво взметались и опадали – красивое, гнетущее зрелище. Им нельзя не любоваться, и не ужасаться ему – нельзя. Огонь, многорукое, жадное чудище – враг. И никогда – ни за что! – не станет другом. Никому, слышите? Нельзя приручить врага, только уничтожить.
Ученый болван зря назвал меня Фениксом – я ненавижу огонь и боюсь его. Боюсь, что когда-нибудь… Но об этом лучше не думать. По крайней мере, сейчас.
Я "ускорился" – раз этак в пятнадцать. Стометровку за секунду? Без проблем! Правда, если бегом. Время привычно остановилось: моментальная фотография, стоп-кадр, на котором движется лишь один персонаж – я. На самом деле всё гораздо хитрее: я не ускоряюсь физически, организм работает по-прежнему, но вокруг возникает слой быстрого времени. Эллипсоид, полтора на два с половиной метра – это, если измерять снаружи. Изнутри он больше, что связано с умельчением кванта действия h.
Когда-то я пытался разобраться в дебрях физики, осилить мудреные формулы, теории и постулаты, но сколько ни корпел над учебниками, вынес только одно: мой случай – прямое доказательство существования неоднородного пространства-времени и изменения кванта действия, иначе – постоянной Планка, которая вовсе не постоянна.
Переход "оттуда – сюда" напоминает пробой. Напряжение копится, копится и… Эмоциональный накал, стресс, вызванный внешними факторами, искусственно – медпрепаратами, либо усилием воли – вот спусковые крючки. Курок взведен, боёк ударяет по капсюлю: ударная волна расширяющихся газов. Взрыв! Пулю выбрасывает из ствола. Будто продавливаешь упругую мембрану… Сопротивление велико, но ты упорно давишь, давишь, и оно резко падает. Ты – в другом временном потоке.
На меня это никак не влияет – я встроен в систему, движусь и существую вместе с ней, ее процессы подчинены тем же законам, что и в изначальной. Ускорение – лишь разница между потоками. Мир вне быстрого слоя я воспринимаю как статичный: замершее, сонное царство. Для наблюдателей же я смазываюсь в мелькающую тень. Субъективное ощущение времени, мое и их, – одинаково. Но если сравнить объективное… вспомните, пусть они и не к месту, релятивистские эффекты.
По идее, размеры и масса – если наблюдать со стороны – должны уменьшаться пропорционально большему количеству времени, но что-то теория не срастается с практикой.
Еще менее понятно, как это вообще достижимо. Путаные объяснения медиков и ученых маловразумительны. Якобы мутировавший ген переключает гипофиз в иной режим работы. Его средняя доля начинает в избыточном количестве вырабатывать гормон… э-э… трудно запомнить заковыристые латинские названия. Вдобавок, происходит изменение гипоталамуса, что отражается на нейросекреции и в итоге – на функционировании задней доли гипофиза. Физиологическое значение комплекса образующихся гормонов исследователям пока неясно. Однако, без сомнений, они действуют на нервную систему и получается… Далее, чтобы не впадать в антинаучную ересь, доктора и профессора разводили руками. Мол, при нынешнем уровне науки обосновать нереально. Работает ведь? Что еще?
Не знаю, не знаю. Химия, конечно, влияет на физику, но чтобы так?
На балконах девятого этажа – никого, один я такой невезучий. Нет бы к теще поехать или прекратить глотать снотворное. Глядишь, и удрал бы, пока не разгорелось. Я до рези в глазах всматривался вниз, гадая, как скоро сюда доберутся пожарные.
– Эй! – размахивал руками, стараясь привлечь внимание.
Как назло, одна автолестница стояла на углу, а другая – у второго подъезда. Подъехать ближе мешали деревья, и ряд квартир с правой стороны дома выпал из опеки пожарных, пусть и на время. Мне вообще редко везло, а по-крупному так вообще однажды.
Ждать, когда в комнате уже трещит, пожирая обои, огонь, было невыносимо. Накатило хорошо знакомое чувство беспомощности, осознание безвыходности. Сделать ничего нельзя, и единственное, что от тебя требуется – положиться на кого-то, отдать решение в чужие руки. От этих людей будет зависеть твоя судьба, и ты слепо подчинишься. Выбора нет.
Неприятное, скользкое ощущение. Оно поселилось в груди еще с интерната и долго, долго не уходило. До того самого дня, до их встречи.
Предаваться воспоминаниям на пожаре дело, конечно, важное и нужное – шепнул язвительный внутренний голос. Иди к черту! – огрызнулся я.
Районная соцслужба на Стачек восемнадцать, третий подъезд, четвертый этаж. Я часто бывал здесь – на приеме у специалиста. Учеба в университете близилась к концу, и Татьяну Матвеевну очень заботило, куда я устроюсь. Пожилая добрая тетка – пиджак на груди едва сходится, в детстве на такой хорошо плакать – Татьяна обзванивала биржи труда и носилась по знакомым, бездетным, как и она, одиноким старушкам, которым не на кого излить таящиеся в душе запасы нежности.
Я вышел покурить: болтовня Кокиной утомляла. Обитая коричневым дерматином дверь тяжело хлопнула, подтолкнула в спину. Слишком мощная пружина. Для меня. Ничего, как говорят врачи: тренировки и еще раз тренировки. Провались оно всё. Я щелкнул зажигалкой, затянулся; пряный дымок щекотал горло. Мне нельзя курить, и поэтому я курю. Назло.
Шаги по лестнице – легкие, будто идет кто-то невесомый: фея или… На площадку поднялась девушка, болезненно-хрупкая, с короткими светлыми волосами. Я угадал – фея.
– Мужчина, не подскажете, где отдел социальной помощи?..
Сигарета в пальцах дрогнула. Это мне? Я – мужчина?
– Сюда, – внезапно охрипнув, я шагнул в коридор, открыл дверь и придерживал, пока девушка входила. Силенок-то у меня побольше будет.
– Спасибо, – она смутилась, опустила взгляд. Влажный блеск глаз, бесцветные ресницы, бледная кожа. Фея.
Я глядел вслед, сигарета тлела, обжигая пальцы; к потолку в желтоватых разводах вилась струйка дыма. Наконец, очнувшись, отпустил дверь. Выбросил окурок в жестяную банку из-под кофе, стоящую возле перил. Рука дрожала, и пепел упал на кафельную, невнятно-бурого цвета плитку. В обе стороны тянулся коридор: выкрашенные унылым казенным колером стены – то ли оливковый, то ли грязно-зеленый, на полу не хватает квадратов линолеума.
