Сэмюэль Дилэни - Падение башни (сборник)

Фауст пал жертвой собственного знания, вырвавшегося из-под контроля.

Архимед погиб, не прерывая поиск знания до последнего; причина смерти — в недостаточном понимании мира за пределами круга своих интересов.

По мере расширения круга наших интересов трагическая судьба Фауста представляется более значительной; к ней обращаются авторы столь разные, как австралиец Патрик Уайт и американец Уильям Гэддис. Даже если Фауст на самом деле был шарлатаном — то есть, если дар Мефистофеля оказался не таким действенным, как сулилось, и доктор не был «всецело счастлив», — все равно история его шарлатанства, изложенная на различных языках, в течение пяти веков находила отклик у европейской интеллигенции.

Диш и Желязны глубоко впитали эту традицию. Непосредственно посвященный данной теме рассказ Желязны «Спасение Фауста» я перечитывал несколько раз — и вынужден признать, что это единственная его вещь, концовку которой я нахожу не вполне ясной.

Диша и Желязны волнуют, по сути, те же вопросы, что и современную интеллигенцию. Наибольшее число приверженцев фантастика имеет в старшей школе, колледжах и университетах, и популярностью своей оба наши автора обязаны той легкости, с какой интеллектуально озабоченная — назовем это так — аудитория идентифицирует себя с их персонажами.

Впрочем, для адекватной реализации потенциала, явленного первыми их произведениями, к популярности необходимо добавить полную самоотдачу. Любой метящий в Архимеды рискует угодить в Фаусты. Полная самоотдача благотворна как для автора и его произведений, так и для читателя.

Если мы хотим решить задачу, что делать с нашим самосознанием, то по мере эволюции последнего необходимо все более хитроумное умозрительное моделирование. Модели наши должны быть гибкими, отвечать быстро меняющимся требованиям и выполнены достаточно качественно, чтобы не устареть в одночасье.

Фауст славился зрелищными эффектами.

Архимед строил модели. Открытие удельного веса, отношения между объемами цилиндра и вписанной в него сферы, даже архимедов винт — при решении этих задач главным было правильно подобрать частный пример, на котором основывать рассмотрение.

Желязны и Диш изменили американскую фантастику.

Дидактичность Хайнлайна ни в коей мере не убеждала меня, что фантастика в состоянии выработать подобную корректную модель. Скрупулезный анализ любви, исполненный Старджоном, дал понять, что это возможно — вероятно, создал предпосылки для самой возможности. (Одно это обеспечило бы ему особое положение в анналах жанра, а им сделано гораздо больше.) Тем не менее, при нынешнем изобилии новых авторов — а «застрельщиками» перемен выступили Желязны и Диш, — подобная модель, как я считаю, способна родиться.

Нью-Йорк, март 1968

Иногда я хожу гулять к пристани, размахивая парализованной рукой и поднимая песчаную пыль протезом, пристегнутым к бедру. Потею я во время таких прогулок страшно, а потом пью со старыми шлюхами в прибрежном подвальчике. В такие дни меня гложет печаль. Я чувствую себя разбитым, а если и смеюсь, то громко, с надрывом.

Треть моего лица сожжена во время аварии… Мне еще потом пересаживали кожу на груди. Из-за изуродованной нижней челюсти я, если говорю громко, страшно картавлю. Хирурги не особенно старались, когда латали меня. Еще должен признаться, у меня волосатая грудь, похожая на кусок медвежьей шкуры. А борода на правой щеке начинает расти сразу под глазом. Она у меня рыжая, на шее вьется, на груди волос бурый. Кончики ушей загорели и по цвету как бронза, хотя кожа у меня светлая.

Причина моих прогулок (если так можно назвать эти походы) - желание покрасоваться, устроить отвратительное представление, а потом разобидеться на весь мир. Но большую часть времени я провожу на природе или в домике, который Подводная Корпорация выделила мне вместе с пенсией. Коврики у меня турецкие, кастрюли - медные. Есть еще книги и магнитофон, хотя я давным-давно его не включал…

Часто по утрам поднимается золотистый туман, и я спускаюсь на берег, брожу босиком вдоль прибоя в поисках стекляшек - осколков бутылок, обточенных морем.

* * *

В то утро поднялся туман, и солнце напоминало медную монету. Я бродил среди скал, любовался заливом. Там, в пене прибоя, нежилась девушка.

Моргнув, я пропустил момент, когда она неожиданно села. Длинные прорези жабр на ее шее закрылись и остались видны лишь кончики щелей на спине, чуть повыше лопаток. Остальное скрыли волосы - копна мокрой вьющейся меди.

- Что ты тут делаешь, а? - спросила девушка, прищурив голубые глазки.

- Ищу стекляшки.

- Что?

- Осколки стекла, обточенные морем. Вон смотри! Я пальцем ткнул в ее сторону, а потом боком, словно краб, спустился к самой воде, приволакивая негнущуюся ногу.

- Где ты их увидел? - завертела головой незнакомка, наполовину высунувшись из воды. Ее перепончатые пальцы подцепили горсть черных камешков.

Холодная вода омыла мне ноги, когда я наклонился и поднял стекляшку молочного цвета, лежавшую возле ее локтя. Девушка ведь и не взглянула туда. Она встрепенулась. Наверное, решила, что я замыслил что-то недоброе.

- Теперь видишь?

- Что… что это? - Она вытянула холодную руку. На мгновение молочную «драгоценность» и мою перепончатую лапу накрыла ее ладошка. (Да, да! Все так и было. Такие мгновения кажутся удивительными, а потом мы долго-долго с болью в сердце вспоминаем их.) Она тут же отдернула руку.

-  Стекляшка, - сказал я. - Ты знаешь, что все бутылки из-под кока-колы, винные бутылки и стеклянные банки выбрасывают в море?

- Я видела только бутылки кока-колы.

- Волны разбивают их о камни. Течения мотают осколки по песчаному дну, стачивая углы, изменяя форму. Иногда происходят химические реакции, и стекло теряет цвет. А другой раз на стекле проступают прожилки, и кажется, что к нему прилипли снежинки. Некоторые стекляшки вода обтачивает, и они напоминают кораллы. Когда же они высыхают, то становятся мутными, матовыми. Положи их в воду, и произойдет чудо.

- Ого! - Незнакомка вздохнула так, словно грубый треугольный обломок на моей ладони был настоящей драгоценностью.

Потом девушка посмотрела мне в глаза, моргнула слезящимися глазами. (Мы, амфибии, лучше видим под водой.)