Вспоминая этот эпизод, Влад всякий раз морщился, испытывая неопределенный, но от этого не менее жгучий стыд. На другой день соперник в поле зрения не появлялся, а потом и вовсе сошел на нет, и Анна, как показалось Владу, была скорее довольна, нежели опечалена…
С тех пор Влад, никогда не сказавший ей ни слова, кроме «пожалуйста», да и то однажды – с тех пор Влад почувствовал, что Анна – его.
Нет, с ней никогда не случится того, что произошло когда-то с глупой девочкой Изой. Привязав к себе, Влад никогда не оставит ее одну. Он будет вечно рядом – вот и решение проблемы; никогда-никогда Влад не станет злоупотреблять своей властью над человеком, скованным узами. Миллионы людей мечтают быть вечно вместе – а у Влада есть реальный шанс осуществить эту мечту. Надо только догнать однажды Анну на вечерней улице, окликнуть, чтобы она не испугалась…
Так, или примерно так он рассуждал – но все-таки тянул и оттягивал. Ведь привязать к себе человека, которого видишь ежедневно и на вполне законных основаниях – привязать такого человека легко и естественно, но отвязать – невозможно… Это как прыжок с парашютом, шаг – и ты уже летишь, полет прекрасен, но вернуть тот единственный шаг – невозможно.
Завтра, думал Влад. Все равно она рядом.
«Я присвоил тебя.
Я присвоил… Как реку – стрекозы,
Как лето – ребенок в песочнике,
Как орден – великую битву.
Как пушинка на тополе – город…
Не пугайся. Я просто воздух,
Которым ты дышишь.
Привет.
Вот как ты думаешь, если два человека не могут друг без друга… И это не «красное словцо», а самая что ни на есть правдивая правда… Если они живут всю жизнь вместе, не расставаясь ни на день – это хорошо? Это не страшно?
Их ведь можно считать свободными, правда?
И что такое так называемая «вечная любовь»? И как она соотносится со свободой?
Я серьезно. Даже твоя Гелька, которая вечно сдувает у тебя конспекты, верит в вечную любовь… Что не помешает ей выскочить замуж за этого своего Эдика, который в прошлую субботу катал вас на машине…
У меня вот нет машины. У меня вообще ничего нет. Интересно, это тебя пугает?
Апрель». * * *
Влад перевернулся с боку на бок. Отчего-то гостиничная кровать попалась в этот раз неудобная и скрипучая; отчего-то привычное состояние пути, временности, путешествия не только не приносило ему удовольствия – угнетало.
Вот, например, он вспомнил, как в один очень жаркий весенний день, накануне сессии, Анна пришла на занятия в тонком белом платьице под поясок. Платьице едва прикрывало колени; подруги завосхищались, Анна рассмеялась, подняла руки, будто собираясь танцевать, но передумала и зашагала к своему столу. В памяти Влада этот момент остался, как черно-белая фотография – девушка стоит на носках, вскинув руки, на ней лежит солнечный луч, и белые блики от белого платья освещают вечно сумрачную аудиторию.
Много лет он не вспоминал Анну так, как вспоминает ее сегодняшней ночью. Почему? Что случилось?
Он встал, включил свет, допил минеральную воду из стоящей на тумбочке пластиковой бутылки. Спуститься вниз? Все спят… Дежурный портье клюет носом… В этой дыре нет даже приличной гостиницы…
Он открыл компьютер, включил – и в ожидании, пока тот загрузится, вытащил из папки лист бумаги и шариковую ручку.
«Дружище! Помнишь, как ты решила, что я – это тот чернявый парень с пятого курса? Помнишь, как ты подошла к нему и спросила, действительно ли у него нет машины, а он обиделся?
Ты знаешь, когда у человека есть машина, это не делает его счастливее. Впрочем, это я пишу не тебе сейчас – пишу себе, каким я был тогда. Я ведь был на грани, на самой-самой грани, еще чуть-чуть – и я совершил бы Непоправимую Глупость…
Когда появился Славик, я ее почти совершил. Помнишь? Я подошел к тебе и взял тебя за руку…»
* * *
Он подошел к ней в коридоре, за пять минут до первого звонка, и взял ее за руку.
Она посмотрела испуганно. Недоумевая, будто в первый раз заметив странного «дурку», который никогда ни с кем не здоровается, который однажды в гардеробе поднял жетончик метро, вывалившийся у нее из кармана, когда она доставала перчатки.
Влад знал, что через месяц она будет искать его глазами. Спрашивать о нем, тосковать без него – и радоваться ему, как приходу весны. Эта неприступная девушка; Анна…
– Привет, – сказал он с улыбкой.
Следовало добавить: «У меня нет машины, зато апрель – мой любимый месяц»
Он уже открыл рот:
– У меня нет…
Она смотрела. Впервые в жизни он видел ее глаза так близко. Темно-карие, с широкими зрачками. Впервые он видел так близко ее губы; она через силу улыбнулась. Даже с угрюмым «дуркой», который никогда ни с кем не здоровается, она пыталась быть приветливой!
Влад замолчал. Выпустил ее руку.
Ему представились узы. Невидимые глазу жгутики, атаковавшие Анну в тот момент, когда он коснулся ее и заговорил с ней. Пока они такие тоненькие… но уже через неделю окрепнут… захлестнут и свяжут, спеленают, как мумию, и ей некуда будет деваться, кроме как…
Он повернулся и побежал по лестнице вниз, в вестибюль. Опоздавшие студенты шарахались с его дороги. Влад бежал, как бежал недавно застигнутый у подъезда Аннин ухажер, только Влада некому было догнать, опрокинуть на асфальт и сунуть кулаком под ребра.
«…И вот я пошел бродить по городу, ходил, вспоминал маму – впервые за много дней. Раньше мне было тяжело о ней думать, я прогонял… как мог, конечно, не всегда получалось… А теперь я специально разжигал в себе эту вину. Я – подкидыш, и подобрал меня замечательный человек – моя мама… А я за это ее погубил. Потому что если бы мама усыновила тогда не меня, а кого-нибудь другого… нянчила бы сейчас внуков. Если бы я не был тем, кто я есть, мама жила бы еще долго, ее сердце… не было бы тех двух инфарктов, один за другим… Понимаешь?
Вспоминал Димку. Когда он умирал в реанимации, я знал ведь, что ему плохо. И, зная, учил стишки, гулял по столице, собирал тополиный пух. Он умирал, а я воображал себя великим актером…
А теперь я хотел погубить еще и тебя. Задушить, как паук бабочку. Удавить своими узами. Сделать рабыней навеки. Приковать к себе.
Я шел, шевелил губами, наверное, от меня шарахались… А пришел в себя я в лифте, и горела кнопка двадцать четвертого этажа, и я спросил себя, куда я еду и что здесь делаю…
