Корнелиус придвинулся ближе.
— Не касайся меня! — сказала Мэри. — Не смей!
— Мэри…
— Пошёл вон! Пошёл вон! Пошёл вон!
— Мэри, дай мне две минуты — это всё, чего я прошу.
— Я позвоню в полицию!
— Ты знаешь, что не позвонишь. Ты не можешь, только не после того, что Понтер сделал со мной, и…
Внезапно Корнелиус замолк. Сердце Мэри выпрыгивало из груди, и, должно быть, Корнелиус заметил что-то в выражении её лица.
— Ты не знаешь! — сказал он, вытаращив глаза. — Ты ведь не знаешь, правда? Он тебе так и не сказал!
— Не сказал мне что? — спросила Мэри.
Худая фигура Корнелиуса обмякла и просела, словно соединение его ног с туловищем вдруг ослабло.
— Мне и в голову не пришло, что ты в этом не участвовала, что ты ничего не знала…
— Не знала чего? — требовательно сказала Мэри.
Корнелиус попятился.
— Я не причиню тебе вреда, Мэри. Я не могу причинить тебе вреда.
— О чём ты говоришь?
— Ты знаешь, что Понтер приходил ко мне домой?
— Что? Ты врёшь.
— Нет, не вру.
— Когда?
— В сентябре. Поздно ночью…
— Ты врёшь. Он никогда…
— Не вру.
— Он бы мне сказал.
— Я тоже так думал, — согласился Корнелиус, безучастно пожав плечами. — Но, как видим, он не сказал.
— Послушай, — сказала Мэри. — Мне на всё это плевать. Просто убирайся отсюда. Я приехала сюда, чтобы от тебя избавиться! И я позвоню в полицию.
— Ты не хочешь этого делать, — сказал Корнелиус.
— Следи за руками — и если ты сделаешь ещё шаг, я заору.
— Мэри…
— Не подходи.
— Мэри, Понтер кастрировал меня.
Мэри почувствовала, как у неё упала челюсть.
— Ты врёшь, — сказала она. — Ты всё это выдумал.
— Могу показать, если хочешь…
— Нет! — Мэри чуть не вырвало — мысль о том, чтобы увидеть его обнажённую плоть была нестерпима.
— Это правда. Он пришёл ко мне домой, где-то в два часа ночи, и…
— Понтер никогда бы такого не сделал. По крайней мере, не рассказав мне.
Корнелиус поднёс руку к молнии на ширинке.
— Как я уже сказал, я могу доказать.
— Нет! — Мэри дышала тяжело и судорожно.
— Кейсер Ремталла сказала мне, что ты натурализовалась — переселилась на ту сторону навсегда. В противном случае я бы никогда сюда не приехал, но… — Он пожал плечами. — Мэри, мне нужна эта работа, — сказал Корнелиус. — Йоркский для меня тупик — для меня и любого другого белого мужчины моего возраста. Ты это знаешь.
Мэри была близка к гипервентиляции.
— Я не смогу с тобой работать. Я не смогу даже в одной комнате с тобой находиться.
— Я буду держаться от тебя подальше. Обещаю. — Его голос стал тише. — Чёрт возьми, Мэри, по-твоему, мне тебя приятно видеть? Это напоминает мне о… — он замолчал: его голос дрогнул, самую малость. — о том, чем я был раньше.
— Я тебя ненавижу, — прошипела Мэри.
— Я знаю. — Он двинул плечом. — Я… я не могу тебя за это винить. Но если ты расскажешь обо мне Кригеру или кому угодно, для Понтера Боддета это будет конец. Он попадёт за решётку за то, что сделал со мной.
— Будь ты проклят, — сказала Мэри.
Корнелиус кивнул.
— Наверняка буду.
* * *
— Понтер! — сказала Мэри, ворвавшись в лабораторию в «Синерджи», которую отвели для работы ему, Адекору и Лонвесу Тробу. — Пойдём со мной!
— Привет, Мэре, — сказал Понтер. — Что случилось?
— Прямо сейчас! — рявкнула Мэри. — Немедленно!
Понтер повернулся к двум другим неандертальцам, но Кристина продолжила переводить:
— Простите, я должен ненадолго отлучиться…
Лонвес кивнул и намекнул Адекору, что это, должно быть, Последние Пять. Мэри вышла из комнаты, и Понтер последовал за ней.
— На улицу! — приказала Мэри и, не оборачиваясь, направилась по укрытому коврами главному коридору особняка к дверям, забрав по пути с вешалки своё пальто.
Понтер поспешил за ней без пальто. Мэри пересекла побуревшую лужайку, перешла через улицу и остановилась только на идущем вдоль опустевшей пристани для яхт променаде. Тут она резко развернулась к Понтеру.
— Здесь Корнелиус Раскин.
— Нет, — сказал Понтер. — Я бы его унюхал, если бы…
— Должно быть, у него запах изменился от того, что ты ему яйца отчекрыжил, — прорычала Мэри.
— Ах, — сказал Понтер. И потом: — Ой.
— И всё? — спросила Мэри. — Это всё, что ты можешь сказать?
— Я… э-э… в общем…
— Какого чёрта ты мне не сказал?
— Ты бы не одобрила, — ответил Понтер, глядя в асфальт, полузасыпанный опавшей листвой.
— И это, блин, истинная правда! Понтер, ну как ты мог совершить такое? Господи Иисусе!..
— Иисус, — тихо повторил Понтер. — Он учил, что прощение — это величайшая добродетель. Но…
— Что? — крикнула Мэри.
— Но я — не Иисус, — сказал он, и в его голосе послышалась печаль. — Я не умею прощать.
— Ты пообещал мне, что не причинишь ему вреда, — сказала Мэри. Над их головами пролетела чайка.
— Я пообещал, что не убью его, — уточнил Понтер. — И я не убил. Но… — Он пожал своими массивными плечами. — Первоначально я собирался просто предупредить его, что я опознал в нём насильника, чтобы он никогда больше не совершал преступлений. Но когда я его увидел, учуял его зловоние, зловоние, которое он оставил на одежде последней жертвы, я не смог сдержаться…
— Боже мой, Понтер. Ты ведь знаешь, что это значит: он теперь на коне. В любой момент, когда ему вздумается, он может донести на тебя. Подозреваю, что вопрос о том, виновен ли он в изнасилованиях, суд даже не станет обсуждать.
— Но он виновен! И я не смог смириться с мыслью, что ему ничего не будет за его преступление. — А потом, видимо, чтобы упрочить свою защиту, он повторил последнее слово во множественном числе: — Преступления, — напоминая Мэри, что она не была единственной жертвой Корнелиуса Раскина, и что второе изнасилование произошло потому, что Мэри не сообщила о первом.
— Его родственники, — сказала Мэри в ту же секунду, как мысли пришла ей в голову. — Его братья, сёстры. Родители. Господи, скажи мне, что ты ничего им не сделал!
Понтер склонил голову, и Мэри подумала, что он собирается признаться в других нападениях. Но не это было причиной его стыда.
— Нет, — сказал он. — Нет, я не тронул другие копии генов, которые сделали его тем, кто он есть. Я хотел наказать его — заставить его страдать так же, как страдала ты.
— Но теперь он может заставить страдать тебя, — сказала Мэри.
