Погасив свет, я ждал, понимая, что сон не замедлит прийти. За окном где-то на улице выла сирена — то ли полицейская, то ли «скорой помощи». Надо ли было мне возвращаться? Разумно ли я поступил? Автомобиль проехал по крышке люка: «бумм-бумм», и я усмехнулся, и снова в моей голове зазвучало: «Я завоюю Манхэттен, Бронкс и Стейтен…»
Рюб Прайен сидел в маленьком, без окон, кабинете Проекта на первом этаже. Сидел на краю потертого дубового стола и, покачивая ногой, глазел по сторонам — на старый настенный календарь, где все еще стояло название фирмы «Бийки», на фотографии давних-предавних работников фирмы. Он нервничал, а потому был раздражен: Рюб терпеть не мог ожидания. Он поднялся, сделал несколько шагов к входной двери и распахнул ее настежь, повернувшись спиной к столу. Потом он снова сел, но тут же вскочил, вернулся к двери и прикрыл ее, оставив только щелочку шириной в дюйм. Он долго разглядывал узкую полоску дневного света, затем приоткрыл дверь еще на полдюйма и вернулся к столу.
Снаружи по тротуару на этой же стороне улицы к этой же двери стремительно шагал доктор Е.Е.Данцигер — высокий, худой, пожилой, но не старый еще человек в темном пальто и желтовато-коричневой фетровой шляпе. Было позднее утро, температура около пятидесяти градусов [6], небо было серым. Данцигер глянул на цепочку выцветших черно-белых букв: «Братья Бийки, перевозки и хранение грузов», — она тянулась под крышей большого, без окон, кирпичного здания, идти до которого оставалось всего квартал. Здание выглядело все так же. Неужели это возможно? Неужели все эти три года Проект продолжал успешно работать без него?
Он остановился на углу, глядя на серую потрепанную дверь, и подумал, что знает, почему она так заманчиво приоткрыта. Знает, что если он поддастся этому безмолвному приглашению, толкнет дверь и войдет, то как бы согласится с тем, что по-прежнему связан с этим местом, по-прежнему вправе войти сюда. Но Данцигер не собирался облегчать Рюбу Прайену эту встречу; майору еще надлежит всей кожей ощутить свою вину.
Не подходя ближе, Данцигер протянул руку и указательным пальцем толкнул дверь с такой силой, что распахнул ее настежь, но остался стоять в проеме, глядя на Рюба, который поспешно соскочил со стола, одарил доктора своей всегдашней быстрой и тонкой улыбкой и уже открыл рот, собираясь пригласить его войти. Но доктор Данцигер, сохраняя бесстрастное выражение лица, опередил его:
— К вам можно?
Этот вопрос привел Рюба в замешательство; Данцигер увидел, как его бывший подчиненный быстро заморгал.
— Ну конечно же, конечно! Входите!
Данцигер неторопливо шагнул за порог.
— О нет, — сказал он, — никаких «конечно же». Я больше не вправе являться сюда без приглашения. Вы ведь вышвырнули меня, не так ли? — И спокойно добавил: — Как поживаете, Рюб?
— Прекрасно, доктор Данцигер. А вы неплохо выглядите.
— Вот уж нет. Я был стар, когда вы видели меня в последний раз, а сейчас стал еще старше. — Он осторожно оглядел комнатушку. — Здесь все так же, ничто не изменилось.
— Да нет, изменилось, и еще как. Доктор Данцигер, мы могли бы пойти куда-нибудь пообедать? Было бы куда приятнее разговаривать…
— Нет, Рюб. Преломить с вами хлеб я еще не готов. Мне пока не удается разобраться в своих чувствах.
— Вот как?..
Лицо Рюба выражало явное замешательство. Он и хотел бы проявить вежливость, пригласить гостя сесть, сойти с этой мертвой точки, да никак не мог набраться смелости.
— Разумеется. Ваш звонок смутил меня. Услышав ваш голос, я все пытался понять, ненавижу ли я вас. Может быть, мне стоило раз и навсегда отказаться видеться с вами? Или прийти сюда и насмотреться досыта, давая волю ненависти, питая ее… и думая о мести. Или о возмездии? — Данцигер усмехнулся. — Мне больше нравится именно это слово, а вам? И покуда мы разговаривали, я подумал, что, быть может, то, что я испытываю по отношению к вам — не ненависть, а сильнейшая неприязнь. Такая непрощающая, что я не смогу видеть вас. Или, даже если сумею сдержать ее, все равно буду не в силах на вас смотреть. Вы все говорили, говорили и казались счастливым от того, что снова слышите мой голос, а я гадал — неужели время и впрямь все лечит, оставляя вечные, но зажившие шрамы? Боль в конце концов ушла, так что я мог бы… что? Стерпеть ваше присутствие? Прийти сюда и посмотреть на вас с одной только простой неприязнью? С любопытством, презрительно скривив губы? — Вежливая улыбка держалась на лице Рюба, и в ней — каким-то чудом ему это удалось — даже не чувствовалось напряжения. — А может быть, ни то, ни другое, ни третье. Я спросил себя: возможно, вспоминая сейчас о Рюбе Прайене, я лишь мысленно пожимаю плечами? Мол, все это было так давно, что какого дьявола вспоминать?
— И что же вы решили? — Рюб наконец указал на дубовый стул с прямой спинкой. — Присаживайтесь, доктор.
— Нет, я хочу подняться наверх и осмотреться. Хочу снова увидеть Проект. Вот поэтому-то я и пришел. И поэтому, Рюб, решил остановиться на снисходительном любопытстве. На том, что буду разглядывать вас, слегка забавляясь. Именно это я и делаю сейчас, если вы еще не заметили. Оглядываю вас с головы до ног, слегка потешаясь над вашей самонадеянностью. Пытаюсь понять, как это, черт возьми, у вас могло хватить наглости заговорить со мной, пусть даже по телефону. Не говоря уж о том, чтобы пригласить меня на обед! Итак, Рюб, говоря спокойно, снисходительно забавляясь вашей самонадеянностью, — какого дьявола вам от меня нужно?
— Помощи. И, если только это возможно… начать восстанавливать дружеские чувства, которые по крайней мере я к вам испытываю.
— А знаете, это и впрямь забавно. Экая наглость! Проклятая ваша наглость! Итак, еще раз — что вам от меня нужно?
Мгновение Рюб стоял, глядя на Данцигера; в его глазах светилось удовольствие. Затем, явно повинуясь порыву, он протянул руку:
— Начать все сначала.
Данцигер стоял, недоверчиво покачивая головой. Он все еще качал головой, когда на его губах появилась неохотная усмешка.
— Экая наглость! — повторил он, однако руку Рюба принял. — Пойдемте. — Он повернулся ко встроенной заподлицо со стеной двери, которая находилась напротив входной. — Давайте поднимемся наверх.
Рюб двинулся вперед, распахнул дверь и придержал ее для Данцигера. Тот переступил порог и остановился, с любопытством озираясь в тесном, с бетонным полом закутке перед закрытыми шахтами лифтов. Ухмыляясь, Рюб вошел следом, и Данцигер сказал:
— Подлый вы негодяй! Сколько я ни размышлял, а этого не предвидел, — кажется, у меня все еще сохранились остатки некой старческой симпатии к вашей персоне. Кто бы мог подумать!
