Король, мол, даст вам своего лучшего скакуна и вы поскачете себе во весь опор? Эх-хее… Вот перед вами самый паршивый осел, шелудивая тварь, такого паршивого и шелудивого осла ни у одного короля нет! И вашей судьбе я не завидую — она тоже паршивая. Вы будете до конца дней своих бессмысленно кружить в границах моего королевства. Что касается шапки, то мы о ней уже говорили. А без новой шапки и не пытайтесь въехать в ворота моего замка, маленький обманщик… Не то — голова прочь! Ясно? А теперь — марш!
С хохотом и насмешками слуги вытолкали бедного Поэта за ворота, смех и издевательства сопровождали его от деревни к деревне, со смехом и издевательствами отгоняли его стражники от границ королевства.
В каких-то пыльных зарослях репейника хромого осла оставили последние силы, а Поэт потерял последние крупицы мужества.
Отчаявшись, слез он с осла.
— Что нам делать, Стихотворение? — спросил он. — Что же нам делать? Это же черт знает что… Я не вижу никакого выхода…
Но Стихотворение молчало. И его мудрость иссякла. Ведь мудрость его ограничивалась лишь несколькими написанными на бумаге мыслями.
— Милый ослик… — вздохнул Поэт, глядя на приунывшее страшилище. — Паршивые наши дела…
Но осел вдруг подмигнул своим единственным глазом и молвил человеческим голосом:
— За то, что сказал мне доброе слово, спасибо. Ни от кого я доброго слова не слышал, только ругань да побои видел, что и говорить… А теперь позволь ослу дать тебе совет. Не унывай, добрый человек. Ты же стихотворец и умеешь сочинять. Что тебе стоит придумать любую чепуху, самую фантастическую сказку и превратить меня, шелудивого, подслеповатого осла, в орла с мощными крыльями? А могучему орлу ничего не стоит перенести тебя на своих мощных крыльях туда, куда тебе надобно. Кстати сказать, частенько я, старый греховодник, стоя в своем навозном хлеву, мечтал превратиться в орла…
— Эврика! — вскричал Поэт, потом сосредоточился и сотворил то, что советовал осел. И через мгновение он вновь оказался в ярко-зеленом парке и, помахивая рукой, долгим взглядом проводил горделивого орла, который удалялся куда-то по направлению к далеким горам.
Экран постепенно темнел. Поэт стоял посреди кафе и улыбался.
Я поерзал на стуле, нерешительно взглянул на Марге и попросил:
— Мне хотелось бы посмотреть, если можно, еще разок эти последние кадры… Что там дальше-то будет?
— Ничего особенного… — сказал Поэт. — Впрочем, извольте. Ну, навстречу мне шла целая толпа мороженщиц…
Мы снова оказались в ярко-зеленом парке. Навстречу Поэту шли, напевая, шесть девушек.
— Вот мороженое, кому мороженого, кому мороженого!.. — нараспев выкрикивали девушки. Заметив Поэта, они окружили его.
— И куда это вы, молодой человек, не отведав нашего мороженого, направляетесь?
— Я, знаете ли, разыскиваю Черноволосую Девушку, — не задумываясь, сказал Поэт.
— Чудненько. В таком случае мы не будем предлагать вам мороженое, ваше сердце должно гореть, — сказали девушки. — Лучше мы споем вам сентиментальную песенку про цветы, потому что, видите ли, мы вовсе не продавщицы мороженого, а наоборот — эстрадный ансамбль «Фонето».
И девушки скинули халаты, под ними оказались мини-платья; о ужас, я их узнал! Это были первая Айме, Реэт, Хелла, Эне, нторая Айме и Виктория. Пританцовывая и покачиваясь, они запели:
Рододендроны, нежеланны мне и розы,
Я не хочу ни гиацинтов, ни гвоздик,
Не по душе мне ни фиалки, ни мимозы,
И мне не мил речной кувшинки желтый лик.
Пришли мне поскорей открытку с поздравленьем,
Чтоб было бы на ней цветов изображенье;
— Всё получите, даже приглашение на свадьбу, если сейчас же меня отпустите, — пробормотал Поэт, выходя из своей роли.
Некоторое время он брел по парку один, компанию ему составили лишь одинокие скворцы, мелькавшие в ярко-зеленых кронах.
Наконец он увидел на одинокой скамейке Черноволосую Девушку. Поэт приостановился.
— Ну-ну, давай шагай, — подсказало из-за пазухи снова ставшее энергичным Стихотворение. — Нечего топтаться на одном месте.
Поэт взял себя в руки, приблизился к Черноволосой Девушке, положил у ее ног огромный букет. И Черноволосая Девушка тихо и ласково сказала: «Все же ты нашел меня?» — и посмотрела на него.
— Все же ты нашел меня? — спросила Черноволосая Девушка. На ее тонких губах играла прелестная улыбка. Или что-то в этом роде. Маленькие, ровные, ослепительно белые зубки. Томные карие глаза. На ней было голубое, очень короткое платье, маленькая грудь взволнованно поднималась и опускалась, но самое скверное было то, что это была Фатьма.
— Эй, эй! — крикнул я Поэту.
Зеленоватый экран исчез, Поэт направился, почесывая затылок, к своему столику.
— Одну минуточку, — извинился я перед Марге и подошел к Поэту.
— Послушайте, — сказал я, — это же невозможно.
— И это говорите вы? — усмехнулся Поэт — вначале несмело, потом даже несколько язвительно.
— Хм… Во всяком случае, этого не должно быть. Разве вы знакомы с этой девушкой?
— Разумеется, нет. А вы?
— Ну, это самое… Как бы вам сказать…
— Ну да… — протянул Поэт. — Меня это совершенно не касается. Вообще сегодня у нас в Городе как-то…
— Ладно, не будем говорить об этом, — сказал я как можно спокойнее. — Я что-то напутал. Давно этим не занимался. Пусть все останется между нами.
— Ясно.
Поэт, обладающий неопределенной внешностью, допил свой кофе, встал из-за столика и, потирая руки, медленно удалился.
Спина у Поэта была сутулая, а левое ухо оттопырено именно таким манером, что я не сомневался: он создавал сейчас сонет на тему «Февраль», в настоящий момент дошел уже до восьмой строки и пытался срифмовать «бильярдная партия» и «зимняя меланхолия». Я это знал. У него, кроме довольно-таки больших ушей, были еще именно такие ходули, у этого Поэта, Я вернулся к Марге.
— Вот таким образом; Примерно так был однажды придуман этот Город. И я рассчитываю показать тебе его поближе. Разумеется, если ты ничего не имеешь против, Пойдем пройдемся немного, да?
— Да, — сказала. Марге тихо.
Мы встали и направились к винтовой лестнице.
Темно-красная кучка вишен так и осталась нетронутой. Пара ягод на сросшихся черенках лежала на голубой столешнице возле вазы с тонкой ножкой.
Снаружи, на тихой, затененной высокими каштанами улице, была майская благодать. Повсюду часы показывали XII. Наша крепкая лошадка покосилась на нас светлым глазом.
— Ступай себе своей дорогой, — сказал я лошадке.
