— Марге, — сказал я, — ты ступай… или нет — пошли вместе!
Я крепко схватил Марге за руку, мы побежали обратно по сводчатому проходу, подбежали к кинотеатру, народ валил на «Шербурские зонтики», Марге упиралась, я, кажется, повысил голос:
— Семнадцатый ряд, третье место! Там свободные места, ясно? Я буду к концу сеанса. Встретимся здесь, у выхода. Если успею раньше, приду в зал. Ясно? Я должен одно дело… Ну, ступай, ступай!
— Кааро… — пискнула. Марге, краснея. — Я; я;
— Ступай. Все в порядке, — сказал я.
Марге покорилась. Понурив голову, пошла она смотреть «Шербурские зонтики», зажав свой зонтик под мышкой.
Убедившись, что девушка вошла в зал, мы с Ланселотом побежали обратно.
— Примечательно, что это происходит в районе Перро, — рявкнул я скороговоркой. Франты и веселые девицы смотрели на нас с удивлением.
Сводчатый проход наполнился грохотом наших шагов, лимонная долька быстро увеличивалась. — У этого чертового Перро другого и не бывает: то головы с плеч рубят, то людоед лопает семерых своих детей и еще чавкает притом. Чертовская неразбериха!.. А кто такая Десподита?
— Понятия не имею. Знаю только, это хозяйка труппы и директриса. А свой номер на канате она исполняет с профессиональной рассеянностью, достойной пенсионерки. Впрочем, ляжки у нее крепкие.
— Да заткнись ты, — махнул я рукой. — Номер на канате, говоришь? Так-так-так…
Наконец мы выбрались из-под сводов.
По широкой аристократической улице Карабаса-Барабаса прогуливались горожане. Стены были залеплены афишами: «Десподита — ревю — канатоходцы — канатодумцы — канатолежцы — канатоплясцы — Десподита — ревю — ревю — ревю — Рамона отрубает голову преступному старцу — Десподита — ревю — ревю — ревю — представление в двух отделениях — СЕГОДНЯ — только СЕГОДНЯ — ввиду особых обстоятельств только СЕГОДНЯ — преступник подвергается суровой, но справедливой каре — порочный старец-преступник — лирический аттракцион радости Рамоны — СЕГОДНЯ — только СЕГОДНЯ — по особым обстоятельствам только СЕГОДНЯ — посмотрите, не пожалеете, запомните на всю жизнь».
Горожане читали объявления, разглядывали рисунки на афишах и обменивались мнениями. В Городе уже шуршал слушок, что престарелый преступник, старец-лиходей, отец рабыни Рамоны, в юности он, этот старый человек, сразил плевком кота, вот смеху-то будет, шипели жители района Перро, сомкнув головы, я, например, никогда в кота не плевал, страшное дело, жуткое преступление, если поразмыслить, бедняга кот, что он только пережил, шептались жители района Перро, силы небесные, ахали женщины, один мужчина с видом знатока заметил: посмотрим, посмотрим, как эта девочка справится, ведь она выглядит такой сентиментальной…
— Ланселот! — сказал я, протискиваясь сквозь толпу. — Ты, кажется, прав. Надо торопиться!
Мне стало жарко, я расстегнул плащ и сдвинул кепочку на затылок. Ланселот, на голову выше всех, шагал, руки в карманах, челюсти сжаты.
— Ланселот, о дуэли ее может быть и речи. Короче: сотни молодцов тебе хватит?
— Эка! — воскликнул Ланселот. — Еще останется!
Я покачал головой:
— Это неизвестно.
Вынув свою палочку, я помахал ею. Улица Карабаса-Барабаса забурлила, жители беспокойно забегали, из переулка выкатился десяток фургонов, взмыленные кони, грызли пенные удила, натянутые до отказа вожжи с трудом сдерживали коней, обоз остановился посреди улицы. Со всех сторон к нему бежали браные парни: казаки Стеньки Разина, итальянские гарибальдийцы, восставшие крестьяне из Махтра и Ания, двое декабристов с бакенбардами, группа революционных матросов с красными нарукавными повязками, подошли кубинские барбудос, подбежали поджарые родезийские негры. Из фургонов им начали подавать мушкеты, заряжаемые с дула. Ланселот прыгнул на одну повозку и принялся подготавливать сражение. Вскоре бравые парни, построенные повзводно, затопали прочь. Кто-то из них, проходя мимо, сунул и мне мушкет. Я сделал, было два-три широких шага, чтобы присоединиться к ним, но потом остановился. Без меня обойдутся.
Вскоре с дальнего конца улицы донеслось бряцание оружия и треск выстрелов» Мушкет в руках, кепочка на затылке, я пробирался сквозь толпу взволнованных жителей. Они обменивались впечатлениями, распространяли слухи и сеяли панику.
— Какая-то банда сорвала представление!
— Один янычар уже тяжело ранен! Указательный палец весь в крови! Несчастный! Неслыханно!
— Подумать только! И все это, как они утверждают, из-за какого-то бестолкового, вшивого старика, пошлого садовника! Наши изящные забавы и утонченные наслаждения теперь накались. Можете себе представить, какой-то негр чуть-чуть не толкнул меня!
— Никакого порядка!
— Грубая сила против рафинированной изысканности, это же нонсенс!
— Уж этого госпожа Десподита так не оставит!
— Тут я не выдержал и рванулся к месту сражения.
Кто-то схватил меня за локоть.
Марге.
— Кааро, я ушла.
— Вижу.
— Он как раз отправлялся в армию, и они пели очень красиво. А я ушла…
— Ах, Марге, Марге, ну что ты теперь об этом рассказываешь…
Когда мы добрались до места, на площади Трех Толстяков почти все было кончено. Вдалеке спасались бегством последние янычары в широких шароварах, их голые пятки сверкали, жирные животы тряслись. Ланселотовы парни сматывали канат, подбирали опоры, рухнувшие палатки и столбы, реквизитное тряпье и брошенное янычарами оружие. Ланселот обходил колонну пленников. Кое-где слышались стенания раненных в пальцы рук и ног.
И тут я увидел нечто потрясающее. Возле обвалившейся палатки из желтого шелка, который лениво колыхался на легком ветерке, держали друг друга в объятьях старый садовник и Рамона. И тот, и другая очень бледные. Лицо Рамоны было ужасно знакомо мне. Но я не мог вспомнить, кого она напоминала.
Запястья у садовника распухли. На Рамоне был открытый цирковой костюм, поблескивающий серебром. На ее голой спине я заметил два-три рубца. Тут же рядом валялась груда цепей, не меньше полутонны.
— Черт возьми! — вскричал я в ярости и, подняв свой мушкет вверх, нажал на курок. Раздался глухой выстрел, задребезжало оконное стекло, к моим ногам посыпались черепки цветочного горшка, земля и листья фикуса. Я поднял голову: из-за разбитого стекла высунулось разгневанное старушечье лицо.
— Это хулиганство! Я буду жаловаться! — визжала старуха, возмущенная гибелью своего фикуса. Очень крепко я вышел из себя. К нам подошел Ланселот.
— Держись, не робей, — сказал я ему.
— Придется, — вздохнул Ланселот. — Только драконы куда симпатичнее. Гляди, вон та дамочка и есть директриса.
