Между тем наступило время ужина.
— В столовую пойдешь или тебе принести? — спросила тетка Соня.
Я решил, что лучше будет, если я поужинаю дома.
Примерно через час (к сожалению, я не засек время) старуха воротилась с пирамидой кастрюлек и тарелок, и я довольно плотно покушал. В тот вечер была гречневая каша со шкварками, блинчики в сливочном масле, сыр «Костромской» и черный кофе. Пища была свежая и приятная на вкус. Особенно мне понравились блинчики. Правда, не было такого обилия, как у нашей, земной, тетки Сони, зато вкус, аромат… С ума можно сойти!
Потом мы смотрели телевизор. Вообще-то никакого телевизора в доме не было. Я подумал, грешным делом, что эту радость здесь еще и не изобрели. Как бы не так!
После ужина, накормив кур, тетка Соня подошла к простенку в горнице и щелкнула какой-то кнопкой.
И вдруг — поверите ли? — весь простенок, примерно метр на метр, заиграл всеми цветами радуги. Я даже вздрогнул от неожиданности, вздрогнул и вскрикнул — до того это было здорово. К счастью, тетка Соня уже привыкла к моим послекурортным выходкам и не придала значения.
Она уселась половчее в мягком кресле и, вооружившись вязаньем, стала смотреть передачи. Я устроился поближе. Не подумайте, что я близорук, нет, зрение у меня дай бог. Просто хотелось получше разглядеть здешнюю жизнь.
Сначала передавали какие-то игры-забавы, похожие на наш, земной, бокс. Двое — русский и американец — тузили друг друга не с азартом, а, я бы сказал, с остервенением, и у меня мелькнула догадка, что международные отношения и здесь, должно быть, оставляют желать много лучшего.
Потом на экране появилась довольно симпатичная дикторша в черном платье — точь-в-точь наша Валентина Леонтьева, только помоложе, — и предоставила слово пожилому профессору в очках (профессора на всех планетах в очках), который коротко, в течение пяти минут (я засекал время), подвел итоги дискуссии на тему: «Может ли быть счастливо государство, если в нем есть хоть один несчастный человек». Мнения разделились.
Однако большинство заявило, что нет, не может. Правда, перевес был небольшой, в три или четыре голоса, но среди этих голосов был и голос самого профессора, а это что-то значит.
Наступила короткая пауза, в течение которой по экрану порхали какие-то райские птички (это у них называется заставка), потом снова появился пожилой профессор, уже без очков, то есть очки-то были, только на этот раз он держал их в руках, — появился, чтобы объявить о начале новой дискуссии, которая, собственно, была продолжением первой. Вопрос ставился уже гораздо шире, так сказать, всечеловечнее: «Может ли быть счастливо государство, если рядом, в соседнем государстве, есть хоть один несчастный человек?» Вот так, ни больше, ни меньше.
Профессор исчез и больше в этот вечер не показывался.
Тетка Соня заохала, заволновалась. Она отложила вязанье и принялась искать бумагу и карандаш. Я спросил, зачем это ей надо. Она поглядела на меня каким-то странным взглядом, как бы не понимая, и всплеснула руками.
— Да как же, скажи на милость, я могу быть счастлива, если знаю, что где-то в Польше, во Франции или в той же Америке, будь она неладна, кто-то голодает или страдает? Никак не могу быть счастлива, тут и гадать нечего! Лицо тетки Сони покрылось красными пятнами.
— А если не знаешь? — подлил я масла в огонь.
— Как это не знаешь?
— Ну, не знаешь, и баста! Бывает же такое.
Тетка Соня подумала, глядя на меня отрешенным взглядом, и тяжело вздохнула.
— Не знаешь, так не знаешь! — сказала она значительно и, найдя бумагу и шариковый карандаш, тут же, не сходя с места, сочинила гневное послание тому профессору (впрочем, оно заняло всего полстранички) и немного успокоилась.
— Выходит, все зависит от того, знаешь или не знаешь, — сказал я, когда тетка Соня запечатала конверт и положила его на столе, на видном месте. Знаешь — скверно, потому что и сам становишься несчастным, а не знаешь… Не знаешь, что ж, все хорошо, лучше некуда! А еще говорят — от знания голова не болит!
— Не от знания, а от знаний, — поправила тетка Соня и отвернулась, давая понять, что разводить турусы на колесах она не намерена.
Я тоже умолк и стал смотреть на экран. Некоторое время порхали какие-то птички-невелички. Причем не зеленые и не красные, как раньше, а серые. Потом птички улетели, и перед нами открылась Красная площадь, потом площадь Шарля де Голля, потом какая-то улица в Вашингтоне… И пошло, пошло… Столица за столицей!
Тетка Соня, видно, привыкла к подобным передачам и смотрела рассеянно, так сказать, вполглаза. Я же боялся пропустить хоть один кадр — до того все было ново и необыкновенно.
Глава шестая
Гулять так гулять, или о том, как здесь празднуют праздники
Как читатель догадывается, на другой день меня ждали новые встречи, куда более важные, чем встреча с теткой Соней, и мне хотелось не ударить в грязь лицом, а проще говоря — не опростоволоситься.
Я надел вчерашний костюм (рубашку-тенниску и шорты цвета хаки) и… задумался. Меня опять смутили туфли сорок пятого размера. «Странно, что Пелагея и тетка Соня не обратили на них внимания», — подумал я.
Оставалось выбрать головной убор. Но это не составляло особых трудностей. В шкафу у здешнего Эдьки было с полдюжины беретов — синих, красных, бежевых, светло-оранжевых и темно-лиловых, с искрой, — я выбрал красный, он пришелся как раз впору, и надел перед зеркалом.
Тетка Соня кормила во дворе кур, рассыпая какие-то зерна. Я подошел, пригляделся. Это было пшено. Поймав на лету несколько зерен, я отправил их в рот, пробуя на зуб, потом помахал рукой и зашагал вдоль улицы.
Какое у меня было чувство? Представьте, что вы смотрите не на пейзаж, не на деревню, а на их отражение в зеркале или в речной глади. Все то же: и дорога, и палисадники, и сами избы, словом, все-все… Но все как-то ярче, контрастнее, что ли, как будто освещено светом небывалой силы. Так и здесь. Общая планировка такая же, как и на Земле, то есть улицы сходятся в центре, образуя площадь. Однако, как я вчера еще заметил, и огороды здесь общие, и дома не деревянные, а кирпичные, под шифером, значит, и вся деревня как бы иная. Чистая, зеленая и необыкновенно яркая.
Пыли нет. Да это и понятно: машинам, тем более тракторам, въезд запрещен. Исключение составляют лишь пожарные машины да машины «скорой помощи».
Но их всего две (мне говорили, что две), и покидают они гаражи довольно редко. Даже телевизионных антенн и электрических проводов нигде не видно. Оказывается, антенны запрятаны под крышами. А провода вот уже десять лет как прокладываются под землей.
