— Я вас слушаю, — сказал Хормак.
— Путешествие в будущее.
Изображения на ониросинтезе оживились — неповторимое мелькание волнующих форм и красок.
— Разве это возможно? — воскликнул он. — Нам всегда говорили, что лишь прошлое…
— Наеколько я понимаю, вы согласны, — заметила девушка.
Она была все так же спокойна и дружелюбна. Все еще не веря, Хормак кивнул головой. Он вскочил со стула, который устремился в противоположный угол помещения. Девушка поднялась, вся белая в своей тоге, делавшей ее похожей на весталку.
— Сюда.
Она направилась не к двери, выходившей в коридор, а к стене, в которую и вошла, хотя биопроход здесь не был указан, растаяв в розоватой обшивке. Последовав за ней, Хормак проник в кабину времени, вроде тех, которые он знал: металлические вращающиеся стены, пол и потолок из хромопластика, кресло и перед ним пульт с хрустальным рычажком и рядом разноцветных кнопок.
— Садитесь, — сказала она.
— Это что-нибудь совсем иное, чем то, что я знаю? — спросил Хормак, удобнее усаживаясь в кресле.
— Единственное существенное изменение — заговорила она, и мужчина поднял глаза от пульта управления, — это направление движения.
— Сфера дйствия?
— Тысяча лет. Но будущее может оказаться опасным. Поэтому я советую вам путешествовать по этапам. Сначала день, потом год, десять, двадцать, пятьдесят, век. Большие скачки требуют тренировки.
— Очень хорошо, — сказал Хормак, маневрируя кнопками. — Значит, для начала двадцать четыре часа… До свидания!
Он потянул за хрустальный рычажок. Девушка в белой тоге смотрела на него ясными голубыми глазами, и вдруг исчезла. В остальном ничто не изменилось, и Хормак ничего особенного не почувствовал, словно бы предпринимал одно из своих обычных путешествий в прошлое. Но тут он вспомнил, что Риана ждет его к обеду, и наклонился над пультом, чтобы нажать на пространственную кнопку. И в этот момент увидел себя — с морщинами, которых у него никогда не было, с поседевшей головой он входил в кабину через биопроход в металлической стене… Побледнев, он зачарованно смотрел на нового Хормака.
— Вот так встреча! — воскликнул он хрипло.
Но человек, пришедший из будущего, молчал. Он казался измученным, согнувшимся под бременем лет.
Помутневшие глаза, окруженные синяками, избегали его взгляда. Потом безнадежно уставились на Хормака.
— Посмотри на меня, — шепнули иссохшие губы. — Целый год, все время, все время… Ты знаешь, что значит все время? Знаешь, что значит, когда больше невозможно терпеть?
— Почему? — спросил Хормак, ужасаясь тому, что ждет его в будущие годы, внезапно сжавшиеся, чтобы столкнуть два его образа во времени.
Но услышал лишь взрыв полузадушенного плача.
Пораженный, он следил за рукой другого, которая тянулась к карману. Хотя рука дрожала, серебристый ствол быстро сверкнул и пуля попала прямо в цель.
И, прежде чем упасть, все с тем же удивленным выражением на лице, он увидел, как его убийца почернел.
На какую-то долю секунды он стал похож на негатив старой фотографии, потом рассеялся, и в кабине остался лишь бездыханный труп, который он освободил от его прошлого и будущего.
В помещении, обшитом розовой панелью, рамы ониросинтезов пустовали. Когда зажегся зеленый огонек лампочки, девушка в белом заговорила в микрофон, скрытый в стене: — Задание выполнено: неприспособляемый в будущем Хормак самоуничтожился.
— Отстегнитесь, — ответил голос, и Работница Времени поднесла руку к пряжке на плече.
И тут же упала на стул, подлетевший для того, чтобы принять ее рассыпавшееся на члены тело. Свет погас.
Здесь все необычно и странно. Здесь самые пропорции говорят о том, что нам никогда не истощить запасов удивления, которое я испытываю сейчас — здесь, где все по-иному, все поражает и обманывает глаз.
Даже различия между животным и растительным царством подчиняются здесь иным, нам не известным законам, и я не знаю, так же ли поражает это богатство красок глаза существ, выросших под этим голубым небом, как мои глаза, ослепленные невыносимым блеском всего окружающего. Все сверкает, все колет и жжет глаз, не привыкший к этому приливу света, в котором все оттенки бурно трепещут. О, этот танец отчаянной жизни, танец разнузданных красок…
С первой же секунды я почувствовал, как меня пронзают их неощутимые острия и с тех пор пребываю в полном недоумении, тщетно пытаясь понять, что же значит здесь повседневное — ибо самые обыкновенные вещи принимают для меня лик загадки.
Я проник в этот таинственный мир, — мир, настолько уверенный в том, что его смысл мастерски зашифрован, что даже не чувствует потребности защищаться: он ко мне равнодушен. Все мне здесь чуждо и все словно игнорирует меня, заранее исключая самую возможность проникновения в свои тайны. И я с ужасом открываю, что меня просто нет. И тогда, каким бы детским ни казался мой порыв, я с новым упорством пытаюсь проникнуть в смысл этой действительности, кардинально отличной от всего того, что означала для меня Действительность до сих пор, и сопоставляю неизвестное с привычным для нашего мира. Результат получается неточный и неясный.
В отражении солнечных лучей необычайного цвета я увидел огромное водное пространство; ветер гнал по нему волны и прокладывал какие-то странные тропинки. Я быстро спустился, и то, что я считал морем, оказалось массой желтых стеблей, высоких и тонких, клонящихся по ветру в беспорядочных волнообразных движениях. Я говорю стеблей… Но они не похожи на стебли наших растений, и вполне возможно, что я ошибаюсь. В конце каждого крупного стебелька находится по удлиненному модулю, окруженному множеством антенн. Не знаю, кажется ли мне это, или они и в самом деле склоняются в мою сторону?
Я отошел к зеленой полосе, окаймляющей с востока это желтое пространство. И снова в недоумении: что означают эти темные колонны, из которых выходит множество тонких неравномерных удлинений, странный скелет, местами покрытый зелеными лоскутками одинаковой формы и размера? В отличие от самого скелета, зеленые пластинки движутся, и их беспокойство рождает во мне странное ощущение мимолетности, преходящести… Воткнутые на равных расстояниях, неподвижные колонны кажутся рядом аппаратов, назначение которых мне непонятно и у которых я отмечаю лишь хрупкое строение. Зеленые детали, если это детали, сделаны с потрясающей тонкостью. Я не нахожу слов для описания нежнейших линий, которыми они пронизаны, и не думаю, что кто-нибудь у нас мог бы такое сделать. В этом мире, который меньше нашего, все, разумеется, более хрупко, но различие между тем, чего я ожидал и что вижу, так велико, что — я уверен — вы никогда не сможете понять, что, собственно, может означать слово «хрупко».
