В течение месяца Куса я жил на восточном берегу у Очага клана Горинхеринг, в городке, напоминающем что-то среднее между крепостью и сельским поселением, возведенным на вершине холма, мимо которого плыли вечные туманы Океана Ходомин. Здесь обитало примерно пятьсот человек. Окажись я тут четыре тысячи лет назад, я бы нашел их предков, живущих точно на том же месте, в точно таких же домах. В течение этих четырех тысяч лет появились электрические машины, радио и двигатели внутреннего сгорания, разнообразные агрегаты, техника для обработки полей, и все остальное, словом, Машинный Век постепенно занял свое место — без индустриальных революций и вообще без революций. За тридцать столетий Зима достигла того, что Терра смогла обеспечить себе за тридцать десятилетий. Но Зима все же не платила за прогресс той цены, которую довелось уплатить Земле.
Зима — враждебная для человека планета, плата за ошибки тут сурова и неумолима: смерть от холода или гибель от голода. Ни отмены, ни отсрочек. Человек еще может верить в свою удачу, но только не общество, и неторопливые медленные изменения в культуре лишь чуть-чуть повышают эту возможность. Поэтому общество очень медленно продвигается вперед. Торопливый наблюдатель, оценив лишь один какой-нибудь период его истории, может сказать, что тут нет ни технологического прогресса, ни движения общества. Тем не менее, это не так. Сравните ураган и ледник. Оба они движутся к своей цели.
Я немало говорил и со стариками в Горинхеринге, и с детьми. Для меня это была первая возможность познакомиться с геттенианскими ребятишками, ибо в Эренранге они в основном проводят время в домах или в Школах. От четверти до трети взрослого населения занято выращиванием и образованием детей. Здесь же о них заботится клан как таковой; никто и в то же время все отвечают за них. Они носятся по туманным холмам и пляжам, предоставленные самим себе. Когда мне удавалось, отловив кого-нибудь из них, вступить с ним в достаточно долгий разговор, я убеждался, что дети тут застенчивые, гордые и очень искренние.
Родительский инстинкт на Геттене, как и всюду, может принимать самые разные формы. Ни одна из них не является главенствующей. На Кархиде я никогда не видел, чтобы били детей, хотя слышал, как с детьми порой разговаривали очень сердито. Я видел, что мягкость и нежность по отношению к детям распространена повсеместно и дает прекрасные результаты. Возможно, именно эта всеобщность заботы о детях отличается от того, что мы называем «материнским» инстинктом. Я подозреваю, что разница между отцовским и материнским инстинктом с трудом различима; отцовский инстинкт, то есть естественное желание сильного защитить, прикрыть, не имеет тут ничего общего с принадлежностью к определенному полу…
Еще в Хаканне до нас донеслись слухи, которые потом подтвердились по сообщениям радиоточки, излагавшей Дворцовый Бюллетень: Король Аргавен объявил, что ждет появления наследника. Не еще один сын от кеммеринга, которых у Короля было уже семеро, а его собственный сын, плоть от плоти. Король забеременел.
Я решил, что это довольно забавно, и к такому же выводу пришли и Обитатели Горинхеринга, но по совершенно разным причинам. Они говорили, Король слишком стар, чтобы рожать детей, они издевались и потешались над ним. Старики несколько дней, кашляя и задыхаясь, обговаривали эту тему. Они смеялись над Королем, но с другой стороны, он не особенно интересовал их. «Кархид — это Домены», сказал как-то Эстравен, и как многое из того, что он говорил, эти слова все чаще приходили мне на ум, по мере того, как я узнавал все больше и больше. Нация, объединявшаяся столетиями, была мешаниной разных княжеств и уделов, городов, деревень, «псевдо-феодальными племенными экономическими союзами», неуклюжими расползающимися объединениями суровых, знающих, но и склонных к ссорам людей, над которыми, тем не менее, довлела невесомая, внушительная власть высших авторитетов. Ничто, я думал, не может сделать из Кархида подлинную нацию. Повсеместное распространение средств современной связи, которые, казалось бы, должны были покончить с национализмом, оказались не в состоянии положить ему конец. Эйкумена не может обращаться к этим людям как к социальному единству, к цельному сообществу. Я был вне себя, думая об этом. Я был, без сомнения, неправ; тем не менее, мне довелось еще кое-что узнать о геттенианах, и это по прошествии долгого времени доказало свою полезность.
После того как я провел весь год в Старом Кархиде, я должен был вернуться к Восточным Водопадам, прежде чем закроется перевал Каргав. Даже здесь, на побережье, где стояли последние месяцы лета, прошло два небольших снегопада. Довольно неохотно я снова двинулся на запад и добрался в Эренранг в начале Гора, первого месяца осени. Аргавен уединился в свой летний дворец Уоревер и объявил, что во время его беременности страной будет править регент Пеммер Хардж рем ир Тибе. Тот уже успел повсеместно утвердить свою власть. Через пару часов после своего прибытия я уже видел приметы правильности моего анализа — хотя не мог их точно определить — и к тому же стал чувствовать в Эренранге какой-то дискомфорт, сравнимый с явным чувством опасности.
Аргавен был нездоров, и тяжелое помрачнение его сознания накладывало мрачный отпечаток на всю столицу: он жил одним лишь страхом. Все хорошее во время его правления было сделано министрами. Но он и не приносил много зла. Его борьба со своими собственными кошмарами не угрожала Королевству. Его кузен Тибе был рыбкой другой породы, потому что его заболевание обладало своей логикой. Тибе знал, когда действовать и что делать. Он не знал лишь, когда остановиться.
Голос его часто звучал по радио. Эстравен, когда был у власти, никогда не прибегал к тому, что противоречило кархидским традициям. В нормальных условиях жизни правительство не будет выступать с публичными представлениями, оно действует скрыто и косвенным образом. Тибе, напротив, произносил многословные речи, ораторствовал. Слыша его голос, я снова видел его улыбку, обнажавшую длинные зубы, и лицо в сети мелких морщинок. Речи у него были длинные и громкие: клятвы в верности Кархиду, умаление Оргорейна, поношение «предательских фракций», обсуждение темы «вторжения в границы Королевства», долгие отступления, почти лекции по истории, экономике и этике, и все с припеваниями, пришептываниями, поднимавшимися почти до визга, когда он переходил на брань или впадал в восторг по какому-то поводу. Он много говорил о гордости за страну и о любви к отечеству, но куда меньше о шифтгретторе, личной гордости или престиже. Неужели престижу Кархида был нанесен такой урон в Долине Синотт, что о нем нельзя больше говорить? Отнюдь — он довольно часто упоминал Долину Синотт. Я предположил, что он сознательно избегает говорить на тему шифтгреттора, потому что хочет добиться эмоционального подъема более простым, неконтролируемым способом. Он хочет, чтобы его слушатели испытывали страх и гнев. Он не говорит ни о гордости, ни о любви, хотя постоянно употребляет эти слова; в его устах они говорят о самовосхвалении и ненависти. Так же он много говорит о Правде, потому что, по его словам, она «отбрасывает лживые покровы цивилизации».
