Из ванной он вышел веселым и готовым к новому вылету. Правда, лететь сегодня ему бы никто уже не дал. Отлетал он на сегодня.
В соседней комнате слышались голоса, и это удивило Максимова, ведь он отлично знал, что там никто не живет. По крайней мере не жил до последнего времени. Стало быть, у него появился сосед. Надо бы с ним познакомиться. Будет с Кем вечерами поговорить.
Вот так и бывает. Одни из этого мира уходят, а другие приходят в него. Вечный круговорот жизни и смерти. Максимов подошел к окошечку доставки, нажал нужные кнопки и получил комплексный обед из четырех блюд. Повара Поселка готовили хорошо, а Максимов в глубине души был тайным чревоугодником, поэтому ел он неторопливо и с наслаждением. За едой его одолевали все те же мысли. Если ребята не погибли, Они оказались в лауне. А лаун штука коварная, он людей выпускает редко. В лесу можно найти тропинку, можно прижиться на необитаемом острове, при желании можно выбраться из сельвы и буша. Лаун жертвы не выпускает. Редчайшие исключения только подчеркивают незыблемость жестокого правила.
Настроение у него вновь испортилось, и компот, который всегда любил, Максимов так и не допил.
Посидел немного и понял, что наедине со своими мыслями ему оставаться не хочется. Поэтому он встал, натянул брюки и форменную рубашку и пошел знакомиться с новым соседом.
У двери соседней комнаты он остановился и вежливо постучался.
— Войдите, — сказали из-за двери. Максимов вошел.
Сосед оказался невысоким бородатым мужчиной лет тридцати пяти с внешностью вечного холостяка и тайного женского угодника. Бородка придавала новому хозяину комнаты внешность коварного соблазнителя, но вот глаза сразу выдавали неуверенность их обладателя в вопросах общения с противоположным полом. Почему они выглядели так, Максимов не смог бы ответить, но уж больно они были виноватые и печальные. Как у коровы, которую два дня не доили. Похоже, что сосед был чем-то расстроен. Это казалось немного странным, новичков после прибытия в Район одолевает любопытство, но никакие разочарование.
— Здравствуйте, — сказал Максимов. — Я ваш сосед. — Лев, — представился сосед. — Лев Крикунов.
— Летчик? — для очистки совести поинтересовался Максимов.
Не уверенный в себе человек летчиком быть не может, такие неуверенные глаза могли быть лишь у закоренелого гуманитария, который постоянно решает для себя, тварь он дрожащая или право имеет. Максимов не ошибся.
— Журналист, — со вздохом сказал новый жилец общежития.
Максимов едва не удивился вслух, но сдержался. В Поселке он видел всяких, а вот журналист появился впервые. Неужели наверху что-то изменилось и кем-то принято решение легализовать их деятельность в Районе? Бояславцев на такой шаг никогда бы не пошел. Представитель прессы в Районе был так же невозможен, как агент иностранной разведки или американский турист.
— Максимов, — представился он в свою очередь. — Михаил Николаевич, пилот. И ваш сосед, моя комната слева от вашей. Вы к нам надолго, Лев?
Журналист плюхнулся в кресло, сцепив пальцы рук в замок, некоторое время внимательно разглядывал собеседника, потом с едва уловимым надрывом в голосе негромко сказал:
Откуда я знаю? Может быть, навсегда. Горечь в голосе журналиста говорила о многом, но Максимов не привык торопиться с выводами. Подняв руки, он бодрым голосом сказал:
— Ну что вы, Лев, право. Стоит ли так огорчаться? Хотите, я вас великолепным чаем угощу? Китайский чай, «Услада быстрокрылой ласточки» называется. Слышали, наверное?
Журналист снова вздохнул.
— Не слышал, — сказал он. — Но выпью с удовольствием. А кроме чая, у вас ничего нет? Покрепче, а?
— Покрепче нет, — в тон ему отозвался Максимов. — . Здесь спиртного вообще нет, разве что безалкогольное вино. Ну и если кто контрабандой через кратник пронесет. Так что привыкайте.
С кратником Лев уже был знаком, и впечатления на него он особого не произвел. Испугался сначала — это да. А кто бы не испугался, когда тебя голого ставят на площадку из металла и пластика и эта площадка медленно начинает ползти в темное жерло туннеля? Тут такие картины перед глазами вставать станут… Но обошлось. С другой стороны их встретил лес, который поразил Крикунова. Огромные гибкие стволы раскачивались под порывами ветра, а стоявшие у выхода из туннеля автомобили в сравнении с этими деревьями казались совсем маленькими. Солнца не было видно. Но оно жарко палило, Лев почти физически ощущал его лучи на своем лице. Не майская была погода, не весенняя. В здании у выхода его одели. Одежда была обычная и удобная. В Поселок они добирались на машине с тонированными стеклами, в салоне работал кондиционер.
И вот он здесь.
Журналист встал и с непонятным выражением оглядел комнату. Комната была обычная, со стандартным набором пластиковой мебели и домашнего оборудования, да и сервис был на уровне международных стандартов.
— Ну так что? — спросил он пилота. — Не раздумали еще меня чаем угощать? Заодно и расскажете немного обо всем. Только сразу предупреждаю, у меня много вопросов.
Дронов сел, и тут же дали о себе знать все болячки, полученные при вчерашнем падении. Шипя от боли, он осторожно вытянул ногу, размотал повязку и с удовлетворением отметил, что рана не загноилась. Все-таки не зря он положил вчера на рану кусочек зеленого листа с куста, который, согласно атласу лекарственных растений (этот атлас Дронов помнил довольно смутно), относился к целебным. Основная рана внушала определенный оптимизм, остальными же можно было просто-напросто Пренебречь за невозможностью что-то сделать.
Симонов спал, хрипло дыша и постанывая во сне. Небритое лицо его передергивалось, Симонову было больно, и с этой болью не мог справиться даже сон.
Дронов осторожно огляделся и выбрался из пещеры, отвалив валун, которым на ночь прикрывал, вход. Вчера им повезло, они наткнулись на пещеру, но В глубину ее Дронов идти побоялся, так они с Симоновым и мерзли всю ночь у входа. Сейчас он выбрался наружу и замер от изумления. Утро было фантастическим.
В воздухе висели хрустальные шары. Их было много, вероятно, даже посчитать это было невозможно. Хрустальные шары хаотично плавали в воздухе, изредка сталкивались, рождая фонтаны разноцветных слепящих искр. В пространстве между хрустальными шарами висели многочисленные короткие радуги, и сами шары переливались различными цветами. Одни были пронзительно голубыми, другие отливали серебром, третьи сверкали розовым влажным перламутром, но окраска шаров не была постоянной, она изменялась с движением гибких деревьев, которые пропускали к земле солнечные лучи или, наоборот, преграждали им путь.
