Схема, разработанная гением, требовала громадных материальных ресурсов, но отдачи не давала. Видно, потому, что разлад и раздрай на планете зашел так далеко, что путь назад затопило грязью.
Центр Переброски, висевший камнем на шее разоренного государства, пожирал ценные материалы, но все забросы кончались ничем. Агенты, на подготовку которых было ухлопано столько средств, либо погибали в самом начале операции, либо пропадали без вести.
И вот наступил понятный день, когда было решено проект заморозить, а гения отправить на земляные работы.
Узнав об этом от женераля Симки, гений попросил его разрешения провести последний запуск.
Женераль не выносил гения, потому что все женерали не выносят гениев.
— Нельзя, — сказал он, — ты не имеешь чина и даже допуска.
Что было правдой.
— Допуска нет, мон женераль, — парировал гений, — потому что вы его вовремя не удосужились оформить. А не удосужились, потому что никогда мне не доверяли.
— Я никому не доверял, — сказал женераль Симка. — Потому и жив.
Женераль закрыл вентиляционную решетку, потому что оттуда тянуло дохлыми крысами. Крысы вымирали, так как даже у них в том мире не было перспектив.
— Я все сделаю лучше, чем ваши офицеры. И вы получите орден. Я умный.
— В этом и беда, — сказал женераль.
— А если я провалю операцию и сгину в просторах космоса — туда мне и дорога. А вы спишете на меня все расходы и перерасходы.
— Инструкцию помнишь? — спросил женераль, которому понравилось предложение гения.
— Помню, — сказал гений. — Вместе ее сочиняли.
Женераль сделал вид, что не услышал. Он был службистом.
— По прибытии на место включаете искатель-пси, — произнес женераль. — Как только он обнаружит человека ваших габаритов и физиологии, в котором плохо держится душа, вы проводите над ним операцию по замене разума.
Гений послушно кивнул.
Он сам все изобрел, и женераль надоел ему смертельно. Лучше сгинуть в просторах космоса, чем терпеть этот голос и видеть эту рожу.
Хоть вентиляционная решетка была закрыта, вонь в комнате не уменьшилась. Вернее всего, она была местная, туземная, только женераль ее не замечал.
За бронированным стеклом неслись разноцветные облака. Они были раскрашены химическими выбросами и, пожалуй, остались единственными яркими пятнами в том мире.
— По окончании удачно проведенной операции, — продолжал женераль, — вы выходите со мной на связь, и мы начинаем расширять наше присутствие на планете Земля. С целью дальнейшего захвата, колонизации и мобилизации ресурсов.
— Я понял, мон женераль, — сказал гений.
— Надеюсь, что у вас ни хрена не получится, — сказал женераль. — Такие славные ребята уходили на задание — ни одного в живых не осталось. Кошмар какой-то. И все вы виноваты, ваши провальные изобретения, ваши попытки поставить уши поперек простокваши[1].
— Мне искренне жаль тех мажоров и миноров второго класса, которые не преуспели и отдали жизнь за Родину. Я думаю, что они струсили и сдались в плен.
— Вы мне только попытайтесь сдаться! — завопил женераль. — Тогда не советую возвращаться.
— Я обдумаю ваше предложение, — сказал гений, и легкая хитрая улыбка коснулась его бровей. Женераль понял, что все пропало. Ему захотелось ликвидировать гения, но это не было предусмотрено инструкцией, и поэтому гений остался жив.
По молчаливому соглашению женераль и гений разулись и проползли соединительным ходом в лабораторию имени Второго Контрольного слета.
Женераль помог гению забраться в транстелепортатор и помахал ему единственной рукой в нечистой белой перчатке.
Гений надеялся на то, что женераль не догадался подложить в машину бомбу замедленного действия. И угадал.
Гений очнулся на Земле.
В окрестностях городка Веревкин Тульской области.
Для удачи или провала эксперимента не суть важно, оказался ли он в Москве, Самарканде или Индианаполисе. Главное — достичь Земли в одном куске и отыскать подходящего индивидуума, в котором душа еле держится в теле.
Следует сразу отметить, что это выражение не соответствует подобным выражениям, существующим в земных языках. Нет, индивидуум не должен быть изможденным и чуть живым. Наоборот. Он может физически преуспевать и даже участвовать в Олимпийских играх. Но его телу душа не очень нужна, и соединительные нити прогнили или с детства были слабыми.
Проникнув в городок, гений уселся на лавочку в сквере возле памятника Ленину. Того памятника, который стоит, а не того, который состоит из беленой головы на высоком постаменте и находится за фабрикой-кухней.
Было раннее утро. Мимо спешили люди, кто на службу, а кто в школу. Некоторые женщины шли на рынок.
Гений включил искатель-пси, который представляет собой прозрачную коробочку чуть поменьше спичечной. Она жалко защебетала и должна была дать специфический сигнал в тот момент, когда нужная местная особь окажется по соседству.
Пока что никто не мешал гению наслаждаться свежим воздухом, который казался ему ароматным и душистым, что не было чистой правдой, так как он был смешан с угарным газом и бензиновыми парами, вонью прорванной в соседнем доме канализации, ароматом столовой № 2, в которой как раз собирались выкидывать подгнившую с прошлого года кислую капусту, и всякими иными запахами. Но жители Веревкина, которые либо не замечали таких запахов, либо не обращали на них внимания, не знали, насколько они счастливы с точки зрения гения и его компатриотов, потому что гению давно не приходилось сидеть на улице без противогаза и антикислотного костюма. Ему бы хотелось провести остаток жизни на этой лавочке без еды и сна — только дышать, дышать, дышать… Люди проходили мимо гения и выглядели необычно и незащищенно.
Все они, исключая милиционера, были невооружены. Даже страшно за них становилось. А женщины гуляли настолько беззащитными, что хотелось немедленно над ними надругаться.
Нет, вы не думайте, что гений всерьез намеревался наброситься на какую-нибудь женщину. Только кадровые офицеры безопасности и гвардейцы-охранники получают пищу, которая позволяет им думать о женщинах. Гений не относился к таким ценным лицам и к тому же не выносил вида крови. А ведь вы знаете, что после сексуальных домогательств женщин обычно убивали или она сама убивала насильника. Это зависело от того, кто лучше вооружен.
Впрочем, гений уже года два не видел ни одной женщины нормального облика, если не считать картинок в лживых журналах о хорошей довоенной жизни.
