– Да что тут понимать? – Болотов одну за другой просмотрел пластинки на свет. – Это фотографические негативы. С агентурными сведениями и компроматом. Возможно, с разведданными. Дамочка, попросту говоря, – шпион.
– Вы что же, – ошеломленно спросил Лешко, – полагаете, они забросили к нам разведчиков?
– Полагаю, – сказал Болотов жестко. – И еще полагаю, что это дело не в нашей компетенции. Надо радировать в Москву, пускай разбираются.
– Постойте, – Шадрин протестующе поднял руку. – Дайте-ка, я взгляну.
Профессор перебрал стопку фотопластинок, пристально вглядываясь в каждую.
– У страха глаза велики, – сказал он наконец. – Это действительно похоже на компромат. Только к нашей реальности не имеющий никакого отношения. Собран он на господина Задова Льва Николаевича. Который, судя по всему, работал на некую разведку. А в настоящее время стал заметной политической фигурой. Только к нашей реальности и нашей политике не относящейся. Так что…
– Это меняет дело, – после минутного раздумья сказал Болотов. – Вы уверены, профессор?
– Практически уверен. Разумеется, до тех пор, пока не отпечатают позитивы, окончательные выводы делать рано. Однако уже сейчас можно утверждать, что этот Задов из той реальности, где власть в России захвачена анархистами. Посему, господа, можете поступать с пришлыми обычным порядком, как только придут в себя.
Болотов с Лешко переглянулись. Обычный порядок означал пристрастный допрос с последующим уничтожением. Лешко отвел глаза первым и выразительно посмотрел на лежащую на траве навзничь девушку.
– Ничего так, – озвучил общие мысли Болотов. – Если отмыть, будет вполне хороша. Вы как, профессор?
Шадрин брезгливо поморщился и отрицательно покачал головой. Все-таки нравы у этих уездных вояк отвратительные. Хотя… их можно понять. Два месяца безвылазного дежурства на объекте в глуши, в тридцати с лишним километрах от Одессы. Шадрин вскорости уедет в Москву, к молодой жене, а штабе с поручиком останутся здесь кормить комаров.
– Этот еще часа два-три не очухается. – Болотов небрежно ткнул носком сапога в бок рослого, в коросте из грязи и спекшейся крови блондина. – Возможно, не очухается вообще. Побудьте пока тут, профессор, дамочку мы забираем. Приглядывайте. Если что, кричите, мы будем неподалеку.
* * *
Лениво вороша догорающие поленья в костре, Шадрин размышлял о том, как по приезде в Москву непременно пойдет в Сандуны, затем славно пообедает в «Эрмитаже» на Неглинке и только потом уже займется отчетами и, наконец, засядет за монографию.
Монография писалась уже многие годы и называлась «Сопряжение реальностей». Переходы – обладающие аномальными свойствами подземные зоны – были шадринским коньком. Переходами их реальность, материнская, была связана с полудюжиной дочерних. В материнской реальности исторические процессы протекали стабильно и эволюция шла по пологой восходящей линии. В дочерних – стабильность постоянно нарушалась социальными взрывами и катастрофами, в результате развитие шло по спирали. Социальными взрывами дочерние реальности были обязаны несовершенным законам и излишнему гуманизму власть имущих. Как следствие, в них появлялись бунтари – незаурядные личности, способные изменить ход истории и временно отклонить эволюцию в сторону. Всякие там Пугачевы, Кромвели, Гарибальди, Ульяновы-Ленины…
Шадрин поморщился. Бунтарей он не жаловал, а порождаемые ими кровавые нарушения стабильности – тем паче. В конечном итоге исторические процессы в реальностях выравнивались, сглаживались и становились параллельными тем, что происходят в материнской. Однако страшно даже подумать, какой ценой достигалась стабильность там, где бунтарей вовремя не прибрали к ногтю.
На прохладном, сдобренном запахом печеной картошки воздухе думалось хорошо. Размышлениям несколько мешал назойливый комариный гул, но за проведенную здесь неделю Шадрин с ним свыкся, смирился и научился не обращать внимания как на нечто неизбежное. Не обратил он внимания и на то, что в гул внезапно вплелся новый звук, более густой и прерывистый. Звук шел от выхода из объекта, и будь на месте профессора Болотов или Лешко, они бы мгновенно определили, что именно он означает.
Шадрин рассеянно выудил из золы картофелину, обжигая пальцы, освободил от кожуры, потянулся за солью.
– Руки в гору! – резко сказал кто-то у него за спиной.
Профессор выронил картофелину, оглянулся и едва не закричал от ужаса. На него наводил устрашающего вида ствол кучерявый чумазый молодчик, до глаз заросший буйной щетиной и с кожаным свертком под мышкой.
– Дернешься – шлепну, – сообщил молодчик. – Баба хде?
Внешность молодчика не оставляла ни малейших сомнений в том, что шлепнуть для него дело плевое и привычное.
– Т-там, – ощутив жгучее желание оказаться отсюда километрах в пятистах, махнул рукой профессор. – Э-э…
– С кем?
– М-м… Э-э…
– Шо ты мекаешь? – рявкнул молодчик. – Жить хочешь?
Профессор закивал. Жить он очень хотел.
– Тогда веди, – приказал молодчик и, подумав, добавил: – Шлимазл сучий.
* * *
Шалея от страха, Шадрин обреченно смотрел, как троица расправляется со съестными припасами.
– Государь, говоришь? – с набитым ртом осведомился курчавый молодчик. – А Батьки Всея Руси нету?
– Н-нету. Вы м-меня убьете?
Молодчик, проигнорировав вопрос, с чувством отхлебнул из пузатой бутыли с двуглавым орлом на этикетке, протянул бутыль блондину и принялся набивать рот бужениной.
– Свинину-то нехорошо, Моня, – упрекнула молодчика девушка, которая отмытая действительно оказалась вполне хороша, как и утверждал покойный Болотов.
– Бог простит, – махнул рукой молодчик. – Жрите ужо побыстрей, шо ли. Уходить надо.
– Куда спешить, – невозмутимо возразил блондин. – Отдохнем, сил наберемся. Этот господин не опасен.
– Я б его таки шлепнул, благородие, – не согласился молодчик. – Мало ли шо. Да и дружки его заждались ужо. На небесах. А уходить по-любому надо.
– Уйдем. Хотя, если верить этому господину из Москвы, неизвестно куда мы отсюда угодим.
– Куда-нибудь да угодим. Жратвы теперь завались. Пушки хорошие, патронов много. Не пропадем.
– Ладно. Вы обещали мне кое-что рассказать, Полина, – обернулся к девушке блондин.
– Да, – Полина опустила голову. – Только я подумала: наверное, лучше вам этого не знать, Николя.
* * *
Полгода назад Полина Гурвич, солистка одесской оперы, а заодно агент французской разведки, была приглашена на прием, который давал новый градоначальник. Прием – громко сказано, попойка отличалась от кабацкой лишь размахом. Самогон рекой, крики, сальные взгляды… Тем не менее требовалось отсидеть за столом положенное, «сделать уважение» новой власти. Полина и сидела, до тех пор пока не увидела, как в залу входит человек, материалы на которого она собирала. Человек, так же как и она, работал на «Второе бюро», но потом открестился и сдал прежним властям полевых агентов. Полина встречалась с ним дважды, передавала документы и фотографии. Рыхлый, мордастый, запитый – этот человек всегда вызывал у нее брезгливость.
– Кто это? – поинтересовалась Полина у соседа по столу, взглядом указывая на мордастого.
– Лев Николаевич Задов, градоправитель наш.
На секунду взгляды Гурвич и Задова встретились, затем градоначальник отвернулся. Через десять минут Полина бежала с приема через окно в дамской комнате.
* * *
– Уходим, – Моня навьючил на себя рюкзак с провизией. – Показывай вход, сволочуга, – махнул он стволом перед носом Шадрина.
– Я м-мог бы, – профессор запинался от страха, – м-может быть, э-э. Если в-вы останетесь… Ок-казать вам протекцию.
– Вот уж не стоит. – Блондин заткнул за пояс револьвер Болотова, подумав, приладил по соседству пистолет Лешко. – Кстати, почему у вас пришлых расстреливают?
– Н-не знаю. Но д-думаю…
– Ну-ну, смелее, – подбодрил блондин.
