− Вы подобрали верное слово, мастер Тарр, она именно впечатляет, и далеко не все впечатления о ней − положительны. Тем не менее, младенец жив, и он унаследовал от своих родителей всё, что было необходимо и станет великим воином с великими способностями. Во славу.
− Во славу, во славу… Этот мир, мастер Райяк, − отвлечённо начал рассуждать сотрудник Центра, − слишком сыт, он… слишком одет, обут и развлечён. Он не может понять смысл жертвенности. Но правда в том, что мы живём в тех временах, когда она необходима…
Тойя, не дожидаясь приглашения, встал, и поднял дорожную сумку:
− Досуже рассуждать о жертвенности во все времена плохо, мастер Тарр. Это опасно тем, что о жертвенности кроме всех говорят палачи, − он вежливо дотронулся до полей шляпы и отдал знак окончания разговора, − я полагаю, у нас ещё будет множество возможностей обсудить это в менее суетной обстановке, но теперь позвольте мне проститься − я хотел бы познакомиться со своими будущими супругами. О времени и месте церемонии я доложу вам после, по протоколу.
С этим, тойя покинул здание Центра.
Были последние теплые дни осени: солнце уже почти не грело, но светило ясно в высоком безоблачном небе, межи отдавали небольшому городу последнее накопленное тепло. Для мастера Райяка такая погода была редкой возможностью насладиться уличными прогулками: тонкая кожа и слабая вегетативная система не позволяли ему хорошо переносить ни жару, ни холод. Всего несколько недель в году: весной и осенью он мог без опаски и сопровождающих покинуть помещение, поднять свободно глаза на небо, вдохнуть полной грудью воздух, впитав в себя запах города.
Его новый сопровождающий − молодой парень из местных, взял из рук тойи сумку, изо всех сил стараясь не пялиться на своего нового господина. Мастер Райяк, бросив взгляд на юношу, и сам приложил усилия для того, чтобы на его лице не отразилось пренебрежения − в таких небольших городах сложно было рассчитывать на качественные услуги. Он невольно бросил взгляд на свои перчатки, которые скрывали ожоги на молочно-белых кистях рук. Ему вдруг словно послышался треск огня. Так часто бывало.
Юноше он велел отнести вещи в дом и ждать его там. В такую погоду тойя чувствовал себя уверенно, и потому позволил себе пройтись вдоль проезжей части по солнечной стороне улицы, разглядывая нарядные дома центральной части города. На него смотрели. Клерки, мастеровые, механоиды белых профессий, сотрудники оранжереи, чья смена приходилась на другую часть суток. Город этот был небольшим − многие здесь были знакомы, и от того почти все знали к кому и зачем был назначен мастер Райяк.
Он чувствовал себя голым, даже нет − выставившим себя на всеобщее обозрение в позах самых откровенных и холодных. Смотреть на него для прохожих было почти тем же, что смотреть в чужую постель. И ясно − в чью именно. Мастер Райяк казался себе экспонатом в каком-то странном анатомическом театре, суть которого − наглядная демонстрация низведения нежности до физиологии. Он ощущал это столько, сколько помнил себя. Порой ему казалось, что он и сам воспринимает себя именно так.
И всё же день был таким чудным. Тойя поднялся на часовую башню, заплатив за билетик на смотровую площадку (кассир был автоматическим − значит приходить можно будет всегда и впредь не опасаясь того, что эту его привычку станут обсуждать). Сверху хорошо были видны оранжереи.
Под ленивыми лучами осеннего солнца, они казались необъятными. Мастер Райяк впервые в жизни видел это воочию. Казавшиеся бесконечными стеклянные кровли теплиц, уходили далеко за межи. Здешние пустоши отличались спокойным, хотя и прохладным климатом: нагорья отсекали злой ветер, и в долине почти не бывало бурь. Впрочем, этот островок спокойствия, который в котором можно было вести застройку вне межей был небольшим, и со временем полностью должен был заполниться квадратами из стекла и метала, а также зеркал, которые ловили каждую кроху солнечного света и направляли вниз, туда, где созревали зерна. Солнечное тепло разогревало ликру в зерновых машинах, и уменьшало затраты угля на поддержание нужной температуры для химических реакций внутри вызревательных автоматонов.
Тойя опустил голову, сделал несколько глубоких вдохов. Скоро придёт длинная зима. Скоро зеркалам нечего будет ловить. Сможет ли он выдержать пребывание здесь на протяжении двенадцати, а то и пятнадцати лет, и выполнить то, ради чего прибыл? Мастер Райяк снова посмотрел на блистающие в полуденном солнце квадраты стекол, перехваченных железными стяжками. На мгновение, и они показались ему нагими.
Оставшийся путь тойя проделал так быстро, как мог, нигде больше не задерживаясь. То время, когда он мог вообразить себя странником в этом городе истекло, и теперь всё окружение превратилось из безымянных ещё несколько минут назад механоидов, механизмов и зданий в его рабочую среду. В некий контурный рисунок, который ему предстоит наполнить цветом прежде, чем оставить навсегда. Поле для навешивания ярлыков, картотека, полная незаполненных карточек.
На то, чтобы добраться до места назначения у мастера Райка ушел неполный час.
Вход в оранжереи со стороны города хорошо охранялся. У тойи спросили документы и проверили назначение на ликроскопе, хотя охранники-механоиды и не скрывали своей осведомлённости о его визите. Они промолчали. Сделали вид, что их это не интересует, но лица у них были простые, и эмоции их хорошо читались.
Мастер Райяк любил механические пропускные системы. Для него они всегда были более открыты, чем закрыты. Механоиды же, даже позволяя ему пройти, пускали не вполне, и он неизменно чувствовал это.
Всего постов было три. Последний был скорее формальным.
Перед самой дверью тойя медлил. Он знал, что те, кто был внутри слышали его шаги по коридору. Что они замерли в ожидании того, как повернётся ручка в двери, как створки откроются, и мир их будет навсегда разрушен в тот момент, когда мастер Райяк войдёт. Он чувствовал холод железа, неприятное влажное прикосновение к внутренней стороне бёдер, стыд, страх, но − и к сожалению − не боль, что-то более глубокое, что-то более интимное, то, что нельзя свести к понятным и простым, пусть и ужасным ощущениям. Мерзость, которая изменяет навсегда. Он открыл дверь, и он вошел. Поздоровался и снял шляпу с лысой головы. Снял дорожный плащ и повесил на вешалку. Ему ответили двое: его невеста и его жених.
Мужчина был невысок. Среднего телосложения, зрение его изрядно подпортила бумажная работа. Он несколько горбился. Тойя обратил внимание на то, как сидели на нём рубашка и жилет, и пришел к выводу, что из механики в нём были нижние рёбра и часть позвоночника. Исходя из этого, мастер Райяк сделал некоторые, весьма поверхностные прикидки в области генома, и, почти невольно перебрал пальцами. Женщину это испугало, поглядев на его руки, она будто оцепенела на мгновение, а потом, собравшись с духом, попыталась расслабиться, или, хотя бы, принять более свободную позу, но ей это не удалось.
