Он быстро выходит на улицу, заходит в бар и стоя выпивает большую кружку темного пива. Заказывает еще одну и усаживается возле камина. Забрасывает ногу на ногу и внимательно рассматривает дыру в каблуке; ступни ног согревает приятное тепло, а «коричневая настойка» помогает забыться. Бедная Мэрион. Не такая уж она плохая. Но голова ее забита фантасмагорическими идеями. И осталось ли в ней еще место для любви? Думаю, что при нынешних обстоятельствах лучше затаиться и ждать, пока тучи развеются. Ну и достанется же мне от предка.
А теперь мне пора вернуться к бараньей голове. Глаза. Я люблю есть глаза. Бульон отдам Мэрион. Она должна штопать мои носки и стирать рубашки. Все могло бы быть иначе. Я не должен распускаться. Может лопнуть сосуд в мозгу, и я скончаюсь в ужасных муках. Каждому хочется отхватить обе стороны медали: и деньги, и любовь. Мне досталась только любовь — и все пошло наперекосяк. Пятьдесят граммов масла. Толкаю дверь крошечной лавчонки.
— Доброго вам вечера, сэр.
— Добрый вечер.
— Прекрасный вечер. Похоже, что такая погода еще постоит.
— Да.
— Веет ветерок. Лучшей погоды не приходится и желать.
— Не приходится и ждать.
— Я бы хотел купить пятьдесят граммов масла.
— Вы сказали пятьдесят граммов масла, сэр?
— Да.
— Не знаю даже. Мы продаем обычно полфунта или фунт.
— А по четверть фунта вы продаете?
— Думаю, да.
— Тогда продайте мне половину четверти.
Себастьян наблюдает за ним. О хитрый ростовщик! В мире нет ничего грязнее подсобок таких магазинчиков. Он заправляет там вместе со своей пышногрудой женой; лязг металлической посудины. Невыносимый, тупой олух.
Продавец подает ему маленький, аккуратно перевязанный пакетик с веревочной петелькой для пальца.
Обратно на улицу. Здесь получше. Чуть-чуть пахнет торфом. Все не так уж плохо. Выждать и посмотреть, что произойдет. Придется смириться с последствиями. Нет худа без добра. Мудрая старая поговорка. Как можно лгать во время нервного потрясения? О господи, это ужасно. Быть сотворенным для мира. Но мир был сотворен для меня. Задолго до того, как я появился на свет, они готовили его для меня долгие годы. И в доставшемся мне наследии, однако, царит полный беспорядок.
Открывает зеленую дверь носком ботинка и закрывает ее каблуком. Мэрион сидит в кресле. Я не стану просить, чтобы она убралась и не портила мне этот вечер. Смирюсь с неудобствами ради душевного спокойствия. Запугать ее и держать в страхе. Чтобы стала тихоней. О, какой аромат. Ну, какой я повар! Ух! О’Кифи сдох бы от зависти. Надо бы написать ему письмо. У меня способности к кулинарии. Да, да. А теперь бульончику для Мэрион. Добавить чуточку масла, чтобы сделать «букет» еще богаче. Успокойся, прими бальзам «Никогда».
— Мэрион!
Она робко смотрит на него. Протягивает руки и берет белую тарелку. Куски стекла — следы моего гнева — уже убраны.
— Спасибо.
— Вот хлеб и кусочек масла.
— Спасибо.
— Попробуй.
— Вкусно. Благодарю тебя.
— Достаточно соли? Ну, не плачь, все в порядке. Просто сегодня вечером я ехал домой в электричке с торчащим наружу членом.
— Что ты сказал?
— Я забыл застегнуть ширинку.
— И люди видели?
— К сожалению. Никогда со мной не случалось ничего подобного. Я совершенно потерял контроль над собой. И это — от Дублина и до Скалы.
— Бедняжка. Прости меня.
Жизнь уже не кажется мне столь ужасной. Примирение. Ко мне возвращается уверенность в себе. Если бы только мы смогли выбраться из этой трущобы. Скалли вцепился в нас волчьей хваткой. Аренда жилья — это ловушка. О’Кифи был прав — ни при каких обстоятельствах не следует платить за арендованное жилье. Загнан в ловушку из сырых стен. Ребенок уже совершенно меня достал. Нужно найти квартиру побольше. Убраться отсюда раз и навсегда. Объяснить все отцу. Впрочем, на этот раз с помощью новых легенд отвертеться не удастся.
Наливает тарелку, вылавливает ложкой глаза, глотает их, садится и отдыхает. И чувствует себя очень уютно.
— Ты куда, Себастьян?
— Меня осенила идея. Для хорошего настроения нужно развести огонь в камине.
На секундочку в коридор. И сразу назад, и вот уже ноги топчут, превращают в щепки, ломают единственную антикварную вещь в этом доме — стул эпохи Луи Кота.
— Себастьян, не надо…
— Нет, он пригодится нам для камина. Видишь ли, милый Эгберт, мы были в кино, а ребенка оставили с тетушкой. Вероятно, зашел вор или воры. Парадная дверь не закрывается. Он сам во всем виноват. Подумаешь, маленькая кража в этой большой католической стране.
— Он не поверит.
— У него не будет выбора. Если он начнет обвинять меня, то я привлеку его к ответственности за клевету. Как-никак я изучаю юриспруденцию. Я заставлю его понять, что я специалист в области права.
Себастьян становится на тахту и надавливает ногой на середину стула.
— А теперь это дело техники. Дыра ослабляет всю конструкцию.
Он перевернул стул и выломал одну за одной все ножки.
— Положи немного бумаги в камин, Мэрион. Я вернусь через минуту.
Он взял небольшую сумку и вышел на улицу. Мэрион кладет в огонь части стула. Себастьян возвращается, гордо открывает небольшую котомку и вынимает из нее семь кусков угля.
— Себастьян, ради всего святого, что ты наделал? Где ты взял этот уголь?
— Никогда не задавай мне таких вопросов.
— Но это же кража!
— Разве что воображаемая.
— О Господи!
— Мэрион, вспомни: «Земля надежды и славы, мать свободных людей».
— Таким ты мне нравишься.
Сидят в маленькой комнатке; двери и окна закрыты. Пылает камин, да здравствуют семейные радости. Я наелся бараньих глаз. И бульона из черепа. Беру ручку.
Мой дорогой Кеннет!
Есть такое словечко «фаншут». Если ты будешь повторять его по утрам, едва проснувшись, и перед каждой едой, то увидишь, что жизнь преобразится. Чтобы использовать это словечко наилучшим образом, нужно закусить губу верхними резцами и выдыхать воздух так, чтобы получалось шипение, и лишь затем произносить это слово. Оно также способствует фертильности.
А я должен добавить, что я искренне верю в фертильность. Ситуация здесь безнадежная. Например, арендная плата. Понимаешь ли, некий тип дает тебе ключ, и ты поселяешься в доме и живешь как тебе заблагорассудится, а в конце недели ты суешь этому человеку три бумажонки, подлежащие обмену на золото в Лондоне, и тогда он позволяет тебе остаться. Но если ты не дашь ему эти три жалкие купюры, то замечаешь, что он подсматривает через окно, как ты чешешь яйца, а как ты понимаешь, совершенно невыносимо находиться на виду у посторонних лиц, когда ты испытываешь зуд в области мошонки. Поэтому, Святой Герцог, позволь мне несколько повременить с возвратом десяти конвертируемых в Лондоне бумаженций. Кстати, Лондон — прекрасный город, причем самый большой в мире. И у меня есть предчувствие, что я увижу его в ближайшее время.
