— Ладно. Давай попробуем кое-в чем разобраться. — Я поднялся, надел шлем. Кивнул: — Садись.
— Чё? — не понял "волчонок".
— Садись, говорю. Поедем.
Лицо парня омрачилось на секунду. Кажется, решил, что я собираюсь свозить его на встречу со своими приятелями, и доступно объяснить, с кем кто связался. Ну и весело вам живется… постоянная готовность в кого-то вцепиться или с кем-то сцепиться. Раньше я не любил и опасался таких.
А он оказался смелым… или настолько наглым? Сел, как на свой родной мотоцикл.
Задним числом я сообразил — у него вполне может быть нож в кармане. Сунет в бок, или полоснет по горлу. Будет рад, что за товарищей рассчитался.
И леший с ним…
Я даже не знал, куда ехать. Понадеялся на чутье и Ромашку — ему объяснять не нужно, он сам понимает. Проехали под мостом, справа холмы пошли одинаковые, рыжеватые, будто верблюжьи горбы. Место показалось знакомым. А вот и ложбинка… Стоп.
— И чё мы сюда приперлись?
— Погоди. — Я зашагал дальше, вниз от трассы.
"Волчонок" следом за мной. Кажется, ему было попросту интересно. Не хороший такой интерес, а злобный… но все-таки не давал сорваться с крючка.
Когда я увидел памятник, внутри все похолодело — невозможно, нельзя… Оглянулся невольно; тот, наверное, решил, что его опасаюсь, а я посмотрел, не появится ли Юла. Здесь памятник и фотография выглядели более настоящими. Трещинки на камне, металл, на котором лицо, в пятнах. Как же ей тут… одиноко…
Опомнился я не сразу. Пока стоял, глядя на памятник, спутник мой спокойно мог что угодно… ну, на крайний случай Ромашку увести. С одной рукой можно…
Но он подошел сзади, ничего не говоря.
Всё-таки не полный отморозок. Посмотрел на снимок, мордашку Юлы… поменьше стало воинственности.
— Твоя, что ли, девка? — хмуро спросил, указывая на памятник.
— Не моя. То есть не моя девушка. Но подруга.
Неприятное чувство узнавания прошло — я ведь и раньше знал… И, в конце концов, на шоссе она — веселая, забавная, и несчастной не кажется. А мне сейчас нужно делать то, за чем пришел.
Здесь было спокойно. На кладбищах либо очень спокойно, либо очень тревожно. Словно эхо доносится… Как в горах — никого нет, а голоса в ущелье слышны, пусть даже за тобой повторяют звук, или за случайным сорвавшимся камешком.
А Юла — чудо, и рядом с воспоминанием о ней все равно уютно. Шепотом позвать сюда ее саму, она разберется.
А "волчонку" уже хорошо. Он незаметно начал клевать носом, и скоро прикорнул у памятника, головой на согнутой руке.
Я ничего не могу больше. Только Юла, если захочет…
Шорох — ветерок катится по земле, многоногий, невидимый. И ощущение — свободен, то есть больше не нужен здесь. Словно проснулся, картинки еще держатся перед глазами, но уже над сознанием не властны.
Я встал, подошел к Ромашке. Не оглядываясь — и так знаю, что позади. Сел и поехал.
— Приветик!
Впервые она не вышла на трассу, а возникла сразу позади меня. Ткнулась носом в ветровку, будто равновесие не удержала. Тушканчик…
— Ну ты даешь, заклинатель фигов! — рассмеялась Юла.
— Я сделал, что мог, — задумавшись, уставился в мокрый бетон. Пока она меня не начала тормошить:
— Эй! Медиум, ты чего? Совсем ушел в астрал?
— Ты ведь поможешь? — спросил я неуверенно, чуть-чуть вернувшись к реальности.
— Уж я помогу! — гордо пообещала Юла. И положила руку на мою: — Ты не переживай, мы уже поговорили. Он совсем не плохой оказался, проснется — надолго запомнит…
Тьфу ты… опять забыл. Я наклонился к ней, всмотрелся в зелено-карие с крапинками глаза:
— Как тебя зовут?
— Илена, — девчонка фыркнула, сморщилась. — Правда, по-дурацки? Разве похожа?
— Нет, Юла тебе лучше идет. Послушай… если тебе все равно, оставайся со мной. Там, в сторожке моей жить… будешь сестрой. Никогда у меня сестры не было, даже двоюродной.
Она посерьезнела:
— Не могу, Мики. Правда, совсем не могу. Я и так уже…
* * *
Аана Хэльо — Лесная поляна. Странное название для выложенного булыжником квадрата в центре города.
Сейчас "поляна" казалась густо поросшей травой… человеческие головы, то бритые почти наголо, то с торчащими дыбом или свисающими длинными волосами, одинаковые, будто головы глиняных кукол, и лица одинаково злые. Бессмысленно злые. То тут, то там валялись поломанные транспаранты, обрывки синей и алой ткани.
Я остановился в подворотне, наблюдая за массовой дракой.
Хорошо судить со стороны… заводные глупые куклы. А ведь они защищают свой город, умник ты наш. Или не город, а что-то для себя важное. Пусть не все, но многие… те, кому все равно, для кого важно лишь разрушать, не выходят на площадь — они промышляют ночью.
Мне стало стыдно, даже перед Ромашкой. Я снова вгляделся в лица. Озлобленные; больные глаза; еще пока личности, уже почти толпа, то есть стадо… А если бы там, среди них, затерялся Най? Вряд ли, но всё же. Ведь я не испытывал бы отвращения, а пытался помочь.
Нет, меня не шарахнуло звездой по башке. И вообще ничего не произошло, разве что невесть откуда взявшаяся бронзовка пролетела перед носом. И жук этот был частью толпы — сердитый, гудящий.
А я понял, что могу любить людей и такими. Все равно… видел, какими они бывают потом. И раздраженными, и грубыми, но такими потерянными.
— Ну… — сказал я, и тронул прохладный бок Ромашки. Пристально вглядывался в людей — траву на лесной поляне. Плевать, что и на что похоже… каждая травинка, наверное, личность. А то, что мы этого не понимаем — не делает нам чести.
Я не мазохист и не самоубийца… проверять, насколько я неуязвим, желания не было. Но эти точно не были защищены никакой Пленкой.
У меня трещало в ушах, когда рвался воздух — рвался и тут же складывался, будто кузнечный мех; я, наверное, был почти одновременно повсюду. Во всяком случае, видел разные лица, перекошенные яростью или испуганные, вскинутые руки — все было неподвижным.
Но парни эти успевали меня заметить.
Я был готов, что они успеют и ударить.
Они и успели бы, не задумываясь, как между ними и противником ухитрился вклиниться тип на мотоцикле, и не все ли равно, чью голову проломить. Но ни одна рука не опустилась, а люди отшатывались от меня. И не решались ринуться в драку снова — им было страшно. Наверное, так действует инфразвук…
Я отъехал к обочине, остановился. Легкие, похоже, решили выскочить из груди наружу… я не помню, чтобы так уставал — сердце колотилось, едва мог дышать, и трясло… наверное, со стороны заметно.
