В распутицу...
- Растаскивали, - говорю я, - этот огонь по квартирам, по городам и странам... Как олимпийский, ну... знаешь... И вскоре весь наш шарик земной замерцал-засветился... Ну, помнишь - как от Тинкиных стихов... Когда каждый вкрутил в себя лампочку...
- И что Тина?
- Да не укладывай ты меня, - прошу я.
Или, скажем, Эйнштейн! Е = mc2. Ах ты, Боже мой, делов-то!
Стасик, мой бывший парикмахер (сейчас я стригу себя сам) понятия не имеет об этой еравноэмцэквадрат! И что? И ничего - лучший парикмахер Москвы! Гений места! Не какой-то там сопливчик Зверин или Зверев... Сержик что ли... Ну тот, что...
Наука!..
Эйнштейн, естественно, шатанул ось, у каждого земля дрогнула под ногами, но от этого не каждый стал счастливым. То-то и оно...
Наука!..
Не вышвыривать же её на помойку! Есть же какой-то от неё и толк. И счас эти все разносоловые хай-теки...
Поживём - увидим...
Потом мы ещё говорили о революциях...
- Потом пошли картины... Все эти Эль-Греки и Ван Гоги, Гогены и Сёры, и... И Гойи с Рафаэлями, Караваджи с Матиссами и Модильяниями... Полный фарш! Ну, сама знаешь - Мунки-пунки, и твой ненавистный «Крик» с «Великим Мастурбатором», и даже Энгр с Дюрером... Ой и...
- И что Тина?
Зарядила ты свою Тину!
- Так вот я и хочу тебе что сказать! - говорю я.
- Скажи...
И вот ещё музыка!!!
- Ну, это письмо, помнишь?..
Лена уже в плаще, стоит ждёт.
- Ну ты и копуха, - говорит она, - долго я буду ждать тебя? Кто из нас женщина?
Я признаю:
- Ты! Только ты!..
Пусть письмо ждёт своего часа.
- Идём, - говорю я, влезая в свитер, - я готов.
- Ботинки-то хоть надень, - говорит Лена, - снег уже... Завтра ноябрь.
- Снег?! Не, правда! - радуюсь я, - первый снег!..
Вот бы Тина обрадовалась! У неё там жара, видимо, адская... И ещё этот смертоносный тайфун! «Sandy»! Скорость ветра - 190 метров в секунду! Это ж куда за час можно долететь? На другой край земли! Ну и ураганище!..
Вот бы заявиться Тинке в объятия! Вдруг! На тебе! Принимай! Мокрый весь, весь в дожде и ветре, истерзанный, исстёганный... На меня, на!..
- Рест...
- Да-да, шнурую-шнурую...
Шурую весь из себя, голый... До ниточки... И тут вдруг навстречу мне:
«Раздену город. До листа. Себя - до нитки...».
Город-то зачем? Его и без тебя разденет октябрь... Себя, себя! До нитки...
- Ты шнуруешь уже целый час!
Шурую-шурую...
«Пошлю тебе из октября «Люблю» - открыткой».
Ха! Нетушки, милая моя, Тишенька, открыткой тут не обойдешься, не отделаешься... Не отмахнёшься... Я вот что должен тебе сказать, заявить, если хочешь... Если хочешь вот что проорать:
...слушай... если отмалчиваться и не встречаться, и остаться тут -
в одиночестве -
завтра перестанет хлестать наотмашь ранними утрами,
в которые пора вставать...
И время - кончится...
А?!
Не так ли?!
Время кончится!!!
Глас вопиющего!
Так что не делай из себя, пожалуйста, пустыню!..
Ору я...
Скажи ещё, что я несравненный плагиаторщик.
Вор!
Воррррр!..
Ор мой...
Украду, выкраду, вымучаю, вымолю, выстегаю, выволочку устрою, устрою...
Пока время не кончилось...
- Я бы не послала тебя даже за смертью, - говорит Лена.
- А ты пошли, - говорю я, - пошли меня...
Куда-подальше...
- Пошли уже... копуха моя дорогая... Зашнуровался весь... Цепи ещё нацепи...
Твоя правда - попался...
В цепях весь...
Сегодня назван город, день и час. И может нас уже не стать к рассвету.
Я ей напишу, обязательно напишу, отвечу на это письмо...
- ...и тогда, - говорю я, - мы и приняли решение... Это, правда, стоило огромных усилий. Ты помнишь, я рассказывал, как я ездил в Багдад, там ещё шла война, это был жуткий ужас, помнишь, мне удалось побывать на развалинах Вавилонской башни, затем Сады Семирамиды, я же рассказывал... нам удалось собрать тогда уникальные артефакты, свидетельствующие... Мы слямзили биополе каждой песчинки, каждого камешка и росинки... Выкрали весь сакрал! Аж до шумеров и ассирийцев... Я ж рассказывал, помнишь? Мы тогда чуть жизнями не поплатились, когда эта кучка бедуинов... Ну, помнишь, я говорил, что они заставили нас... Меня с трудом откачали...
- Помню. Ты ещё не рассказал, как вы с Тиной покоряли Кайлас. Обещал.
- Успеется.
Лена улыбается.
- И потом мы сумели выстроить всю цепочку, ну, ты знаешь: Гильгамеш, Навуходоносор, Семирамида, потом этот... как там его... и затем Хатшепсут... Рамзесы, Птолемеи... Эхнатон, Тутанхамон, у нас теперь весь список... мы добежали аж до Клеопатры... Я же рассказывал!.. Помнишь? Аж до самой... Ага! Аж до Тинки! До Самой...
- Давно хотела у тебя спросить, - говорит Лена, - зачем вы всё-таки её клонировали?
- Кеннеди-то? Хо! Эту... Жаклин, что ли?..
- Зонт возьми, - говорит Лена.
- Жаклин что ли? Кеннеди?
Я ёрничаю, понимая, что Лена понимает, о ком я спрашиваю. Меня просто накрывает волна жара: мне стыдно, но я до сих пор не вполне знаю, зачем мы клонировали Тину. Знаю, конечно. Конечно, знаю: чтобы не ослепнуть!
- А ты не видела мои очки?..
Будто очки могут дать на это ответ.
- На нос глянь...
Легко сказать...
Летать!))
«Такая пытка - попытки летать...».
Голос гёзов...
- Тинку, что ли? - спрашиваю я. - Ясно зачем!
Кто вы, гёзы?..
Грёзы мои...
Да я в самых мельчайших и до боли дотошных подробностях могу рассказать...
- Рест, - говорит Лена, я жду. Мы идём?..
Вот они грозные гёзы грёз: зачем?
Только когда из кучки Жориного пепла удалось слепить алмазинку... ну так... углеродную слёзинку, не дотягивающую до карата, мне удалось самому себе ответить на этот...
Хм, зачем?..
Дурацкий вопрос!..
Всегда и во всём надо отыскивать наиболее значимое... Значительное... Знаковое...
Во всём...
Я до сих пор ищу ЭТО в Тине...
Во заноза-то!..
Ясно, как день зачем: чтобы не ослепнуть. Не превратиться в воск. Трудность и в том, что духа в Тине аж 99,9%! Остальное - Тело!.. Вот с этой десятой долей процента приходится жить. Это трудно? Это просто невероятно трудно! Безнадежно! Невыносимо! Вот и тянешься всем своим существом к её Духу, чтобы прорастать в это божественное тело. Попробуй тут жить! Мука, мука! Ад! Это как росток сквозь асфальт...Вот и сейчас, вылупив свои зелёные - вглядываюсь, выискиваю...
Пытаюсь в пытке...
Ишь, следопыт-то... Пытливый!..
Ясно зачем?..
Ишь...
- ... да, так вот, - говорю я, - мне казалось, я знаю эту породу людей, которые сомневаются в каждом своём шаге. Такие никогда не вызывали во мне...
- А у тебя есть его текст на айфоне? - спрашивает Лена.
- И на айфоне, и так... Ты читай-читай...
- Да мне, по правде сказать, не совсем удобно. Всё-таки чужие страсти...
- Ничего страшного, - уверяю я, - вообще это не только мне адресовано - миру. Ну, хочешь я сам прочту. Для меня важно, что ты об этом думаешь.
- Ты меня просто спас, - говорит Лена, - знаешь... чужие письма...
- Это - не чужой, это... Ладно, слушай...
Я читаю:
«Есть люди, которые приходят в твою жизнь, чтобы подарить тебе целую жизнь и увести тебя в совсем другой мир. Открывают двери, а за ними лето и море...».
Я отрываю глаза от текста, чтобы убедиться, что Лена слушает. Слушает. Я продолжаю. «... есть такие, у которых нет своего мира и поэтому они просто хотят стать частью твоего... ну, хоть вот тут в уголочке...».
Лена кивает и пожимает плечами, мол, есть и такие, и глазами указывает на угол комнаты, где мы читаем - «... тут в уголочке...».
«...а у меня уже есть человек, который подарил мне свой мир такой, какой у него был, он бы подарил лучше, но у него просто не было другого и, наверное, нам в этом мире не нужны никакие параллельные Вселенные и другие миры...».
Я снова смотрю на Лену, она снова кивает - наверное...
«... ну если только в гости...» - читаю я.
«... коронована гордостью, или гордыней: живешь... взрослеешь не по четкой родительской схеме, а как жизнь учит - вне ложной морали любого толка... и в постели вопреки команде «руки поверх одеяла!» я сворачивалась клубочком-ладошки между коленок и никогда не понимала этого нацистски внезапного сдергивания с меня одеяла нашей воспитательницей... взгляд направо-побег...налево-к стенке...».
- Извини, - говорит Лена, - там, кажется, нам звонят. Где наши телефоны?
Она встаёт и уходит. А я не знаю, зачем я читаю ей об этих «руках поверх одеяла, о побегах... Читаю дальше.
«... учишься смотреть волчьи и ощущать себя волчьим выкормышем, случайно подброшенным в человеческую семью... Живешь и подспудно знаешь, что гнев твой страшен, что оскал-прекрасен, что перекатываются под такой человеческой кожей и там над губой и в горле волчьи вольные, скрытые до поры рыки... что под косынкой на девчоночьей шейке-следы вчерашних неумелых поцелуев... и это - просто ходьба в нехоженое и очень далеко от любой из страстей... Наверное, мама моя, когда опомнилась хотела бы пришить меня к юбке...никуда не отпустить...но я приходила, пропахшая лесом и костром и в мои глаза-свечки было больно смотреть... возможно в память об этом никогда не пыталась ни на полсна, ни на полшага, ни на полшва пришить к себе мою рыжую девчонку...».
