— Благородненький какой, — ещё гаже ухмыльнулся Корнеев, перебирая пальцами в воздухе. — Чё, сучёныш мелкий, говно ебучее? Помнишь, что с утреца было? Закончим дельце?
— Витька, — попробовал Привалов. — Ты хоть понимаешь, что тебя замагичили?
— А вот и нет, — ухмылка Корнеева растянулась на всё лицо, превратившись в оскал. — Меня размагичили. Намордник блядь сняли. До чего пиздато... Я тебя, поёбыша, всегда любил особенно, говнюшок ты наш курощавый... Ссыкотно, падаль? Из родных говён на волю захотел? В беленькие-чистенькие? Мы блядь вас, чистеньких, душили-душили... — он подходил всё ближе к оцепеневшему Александру. — В патоку шлёпнуть, в патоку, всё семя ваше резать, резать... Я сам подохну, а тебя блядь не отпущу, выдрист, сучила... сволочь, вас всех нужно без конца убивать, без конца, резать, расправляться, расстреливать... Да погибнет моя душа с тобой, — начал он читать "самсоново слово", простирая руки. — Да погибнешь ты худой смертью...
Тьма начала сгущаться в коридоре, застя всё — воздух, шаги, голоса.
— Витька, ну зачем? — Александр решил попробовать ещё раз. — Ты же сам умрёшь.
— Да бля мне похуй, это разве жизнь... Да возьмут тебя силы злые, — в голосе Корнеева прорезалось настоящее ликование.
Тьма заклубилась вокруг Привалова. Он почувствовал, как оттуда, из тьмы, на него смотрят чьи-то безжалостные, голодные глаза.
"Господи, как же глупо" — успел подумать он, когда вспыхнула жёлтая молния и тьма разлетелась на клочки.
— Вот примерно этого я и ожидал, — сказал профессор Преображенский, стоящий у стены в свободной позе.
— Странно было бы сомневаться, — подтвердил Люцифер, удобно устроившийся на плече профессора.
Привалов понял, что он жив, и перевёл взгляд на Корнеева. Тот сидел на корточках и мелко-мелко трясся, скалясь. Сощуренные глаза его излучали чёрную злобу.
— Что они с ним сделали? — почему-то шёпотом спросил Александр.
— С цепи спустили, — сказал профессор.
Он сделал пасс и Корнеев застыл. Глаза его обессмыслились.
— Вот за это, — заметил Преображенский, — я их ненавижу больше, чем за расстрелы.
— Спорно, — не согласился Люцифер.
— Что с ним? — Александр никак не мог отвести глаз от Корнеева. Казалось, что даже лицо Витьки изменилось — почернело и как-то вдавилось в себя, сделавшись карикатурно-азиатским, обезьяньим.
— Вы видите перед собой, — сказал профессор тоном экскурсовода в зоопарке, — настоящего потомственного красного. Он же большевик низовой в настоящем своём виде.
— Тот самый тип, — подтвердил Люцифер. Пёрышки его, однако, встопорщились.
— Большевик? — не понял Привалов. — Да Витька эту советскую власть матами крыл регулярно.
— Таким это можно, — махнул рукой профессор. — Даже нужно. Злее чтоб были. Да и за дело. Советская власть их сдерживала. Собственно, вся советская культура на это работала — держать их в состоянии человеческом. Ну, относительно человеческом. Чтоб на улицах людей не ели. Они ещё себя покажут, как отсекатель переключат. Кровью умоетесь, пока на них снова хомут не наденут.
— Нет, ну подождите, — Александру всё это не нравилось, хотелось возразить. — Витьке же учёный. Гуманист, — на этом слове Привалов всё-таки поперхнулся: гуманизма за Витькой он и раньше не замечал.
— Гуманист... — профессор вздохнул. — Я уже говорил, что научной работе мешать нельзя, и я себе подобного не позволял. Но вообще-то... Вы, Александр, никогда не думали, что такое витькины занятия с точки зрения гуманизма?
— А что? Ну, живая вода, ну, рыба дохлая... Ну, допустим, жизнь у неё не настоящая... Но гуманизм-то при чём?
— А вы представьте себе вместо рыбы человека. Выпотрошенного. А ещё лучше — полусгнившего. Из могилки. Витькина вода бы на него подействовала?
— Н-наверное, — Привалова передёрнуло: до него начало доходить.
— Вы ведь по-английски читаете? — спросил сыч. — Как называется живой мертвец?
Александр не ответил.
— Зомби, — наставительно сказал профессор. — Во все времена создание зомби считалось одним из самых мерзких видов магии. Вот этим-то Корнеев и занимался. Точнее, разрабатывал технологию промышленного производства таковых.
Витька пошевелился. Преображенский просмотрел на него строго и тот снова застыл.
Привалов посмотрел на своего спасителя вопросительно. Реакции не дождался и тогда всё-таки сказал:
— Ну хорошо. А меня он за что? Раньше всё вроде нормально было?
— А вы его за что? — напомнил профессор. — Вы сегодня с утра пытались проделать с ним ровно то же самое.
— Достал, — признался Александр. — До края достал, сил никаких не было. Оскорблял, унижал. Я сорвался.
— Вот-вот. А с его точки зрения, это вы его все эти годы оскорбляли. Самим своим видом. Для него вы — белый. В смысле, чистый. Запуганный, заплёванный, глупый — а всё-таки из той породы. Не из чертей. А им надобно, чтобы все были черти. Ну, кроме их хозяев, хозяев они боятся и слушаются. Но хозяева нерусские, нерусские это люди, это совсем другое дело. Большевики на русскую кровь натравлены. Чтоб у русских не было ни богатых, ни умных, ни хороших. Все должны быть такими же чертями, как они сами. А если кто из своих, из ваньков сратых — и вдруг не чёрт? Им такое терпеть никак не возможно. Не для того их предки высшие классы под самый корень извели...
Привалов слушал эту тираду со странным чувством. С одной стороны, он каким-то местом чувствовал, что какой-то смысл в этом есть. С другой — смысл этот был ему неинтересен, а пожалуй что и неприятен. И с каждым повторением слова "русские" это чувство нарастало. "Не нужно мне этого всего" — в конце концов решил Привалов, и тут же в голове голосом Модеста Матвеевича прозвучало: "...во избежание".
— Филипп Филиппович, — сказал Люцифер, — не нужно ему всего этого. Я же говорил: у них там в голове на этом месте ужас что. А он обыватель всё-таки. Ему здесь жить.
Профессор пожевал губами.
— Ну да, пожалуй. Хотя, может, сам поймёт. Лет через двадцать, если выживет.
— Что значит если выжи... — начал было Привалов, но Преображенский махнул рукой, и Александр застыл с открытым ртом.
Через пару секунд его отпустило. Он потряс головой и сказал:
— Что-то я нить потерял. Мы о чём говорили?
Преображенский показал на Витьку.
— А, ну да. Зомби, — вспомнил Александр и поёжился. — Действительно ведь... Ну хорошо, а на меня его кто натравил? Хунта?
— Почему Хунта? — профессор поднял бровь. — Это Жиакомо. Хунта просто доложился по инстанции. Думаю, без охоты. Где он ещё такого математика найдёт. А вот Жиан Жиакомо — товарищ ответственный.
— Товарищ? — не понял Александр. — Он же это... ну, такой?
