Савва Игнатьевич потянул своим круглым, как картошка носом:
— Ох, не нравится мне это всё! Куда же мы попали? На тюрьзак вроде не похоже…
— Какой уж тут тюрьзак! — подтвердил Бекренев. — Ни вахты, ни шлюза, ни сборки, ни вокзала… Даже плаката «На свободу с чистой совестью!» и то, не вижу.
Натка ничего не поняла… Вокзал? Причем тут вокзал? Где поезда? Какой же тут может быть вокзал, тут ведь и рельсов-то нет? А шлюз, это вроде что-то гидротехническое?
В эту минуту в полутемном коридоре, перекрытом решеткой, вдруг раздались шаги…
И у Натки вдруг остро заныла раненая рука.
— Здравствуйте, тётенька потерпевшая…, — раздался так ей хорошо, с недавних пор, знакомый мальчишечий голос.
— Здравствуй, и ты, милый мальчик… Извини, но я твой ножик кажется, дома оставила. — несколько нервно отвечала ему Вайнштейн.
Бекренев с Охломеенко недоуменно смотрели на них обоих и ничего из их диалога не понимали.
2.
Неторопливо постукивая на стыках и чуть скрежеща на поворотах, ярко-красный трамвайный вагончик типа КМ, выпущенный лет десять тому назад в подмосковной Коломне, мерно плыл, словно дачная веранда на плоту, по погруженной в непроглядный дегтярно-чернильный мрак Марксистской.
Под обитым крашенной белой масляной краской фанерой подволоком вагона уютно светились неяркие желтые лампочки, из экономии прикрученные без всяких плафонов, изредка помаргивающие и даже иногда враз гаснувшие, когда за окном вдруг с петардным треском сверкали зеленовато-фиолетовые вспышки трамвайной дуги…
У задней площадки, на своем возвышении, устало дремала кондуктор в черной тужурке с брезентовой сумкой на плече… На ремне её сумки елочной гирляндой висели разноцветные катушки с билетиками: в зависимости от числа проезжаемых пассажиром станций, проезд москвичи оплачивали по разному…
Вагон был пуст, и поэтому наши герои вольготно блаженствовали, расположившись друг за другом на одноместных сидениях вдоль окон. Так-то, днем, этот маршрут был бы набит, точно сельди в бочки!
Дефективный подросток Маслаченко, усевшись на сидении бочком и повернувшись к Бекреневу лицом, солидно рассказывал:
— Сначала среди меня провели воспитательную работу. Потом мильтон дядя Стёпа взял меня за руку (спасибо, что хоть не за ухо!) и отвел было домой, но я упросил его малость подождать, пока сеструха в кино не уйдет. А то, увидела бы, как меня милиционер по двору ведет, убила бы на месте. Потому, ей от соседей стыдно.
— А как же ты в детский распределитель попал? — недоумевал Бекренев. — Сам ведь говоришь, что у тебя сестра есть. Значит, ты не беспризорный?
— Да я и сам в непонятном! Видно, масть так легла. — солидно согласился с ним юный урка. — Вот, стоим мы с дядей Степой у ларька. Он пиво пьет, свое любимое, «Бархатное», а я — бочковой квас. И тут тормозит рядом с нами черная «эмка», номер МК 049, а там фраер какой-то залетный, весь в черном, как похоронщик из «Ритуала». Калган как макитра, физия что срака крокодила. И сразу к дяде Степе — мол, куда пацана ведешь? А тот на него не то, что буром, трактором попер, мол, а тебе-то что за дело? Тот в оборотку красную ксиву из черного своего лепеня тащит… Ну, дядя Степа зырит, расклад не тот… Встал смирно, отвечает: доставляю по месту жительства. А фрей в машине этак лениво базлает: пацан, а что у меня в левой руке? Что-что, говорю, знамо что, семишник… То есть у вас в кулаке монета двухкопеечная. Тот аж взвился — откуда ты знаешь? Не знаю, говорю. Просто я это чувствую… А тот из машины выскочил, и тащит из портфели странные карточки: звезду, да три волнистые полоски, да крест, да квадрат, да круг…
— Zeners cards…, — задумчиво произнес Бекренев.
— Что? — не поняла его Наташа.
— Да это я так… Но если это то, о чем я подумал… То… Тогда тут дело совсем худо… Да ты продолжай, продолжай, Маслаченко…, — тем доверительным голосом, который обычно бывает у заботливого доктора, обсуждающего с пациентом симптомы неизлечимой проказы, продолжил Валерий Иванович.
— Ну вот, стал он карты тасовать, да мне их рубашкой показывать: угадай, какая это карта?
— И сколько же раз ты угадал? — с непонятной нервной усмешкой спросил Бекренев. — Поди, из пяти раз только одну карту?
— Не-е-е…, — с наивной гордостью ответил Маслаченко. — Из ста раз у меня было только три неправильных ответа!
Бекренев схватился обеими руками за голову и тихо простонал… Потом поднял какое-то разом постаревшее лицо, внимательно посмотрел на мальчика сквозь треснувшее стеклышко пенснэ:
— Ну, ладно… А на разбой ты часто хаживал, а?
Маслаченко махнул рукой:
— Впервой… мне шибко деньги нужны были…
— В штос проигрался, что ли?
— Мне для сеструхи! У неё в магазине недостача случилась… Вы не подумайте! У меня сеструха честная, чужую копейку — с голодухи помирать будет, не возьмет! Просто у неё завмаг, Иван Израилевич, завсегда так… Как молоденькая продавщица придет, так у неё враз недостача образуется. А Иван Израилевич тут как тут! Либо в ментовку, либо в подсобку… Он так пол торга шпокнул. А сеструха у меня честная, она до свадьбы ни с кем ни гу-гу… Вот и поставил завмаг: до среды деньги отдай. А где нам взять? Батьки нет, мамка уборщица… Ну, я шел-шел, думал-думал, а тут баба идет, из совбуров В сумочке у неё неправедные тыщи…
— Ты-то откуда знаешь, что неправедные? — резко и зло спросила Наташа.
Маслаченко недоуменно пожал плечами:
— Да не знаю я. А только чувствую… Ну, я ей ножик показал, а она в крик… А тут и тётенька потерпевшая нарисовалась. Вы на меня, тётя, не сердитесь. Коли бы я знал, что вы такая… такая… я бы не в жисть! Но я только неживое чую… Особенно деньги.
И дефективный подросток Маслаченко виновато развел грязными, в ципках, руками…
3.
— А что, отрок, велика ли у твоей сестрицы недостача? — повздыхав, спросил мальца о. Савва.
— Велика! Триста два рубля сорок копеек…
— Однако! — и о. Савва, еще раз горестно вдохнув, полез в кошеню, вытащил оттуда вязаный матушкой Ненилой кошелечек, раскрыл его, внимательно ещё раз зачем-то пересчитал свои скудные дорожные депансы, и осторожно спросил Наташу:
— Наталья Израилевна, простите великодушно, не займете ли вы мне двести рублей? Ей-ей, отдам…
— Нет, не займу! Во-первых, потому что я тоже приму участие, а во-вторых, мне моих пененз тоже до двухсот не хватит! Разве, Валерий Иванович мне из своих командировочных рублей сорок добавит?
— Не добавит! — сердито отрезал Бекренев. — Потому что этот самый иерусалимский Ваня от нас денег не примет-с.
— Ох, плохо же вы сию публику знаете! — покачал седой гривой о. Савва. — Не в обиду вам, Наталья Израилевна, да только какой же иудей деньги взять откажется?
