- Рой, - ответила счастливая мать. - Просто Рой.
- Рой? - удивился Буров.
- Ну да, Рой. Разве это плохо?
Лицо Калерии покрылось пятнами.
Няня выключила экран, и я едва уловила лукавую улыбку на усталом, но прекрасном лице, растаявшем на светлом матовом стекле.
- Поразительные капризы! - пожала плечами Калерия Константиновна и заторопилась к выходу.
Мы вышли вместе с Буровым. Я старалась понять, что он чувствует. Ведь ему в лицо было брошено обвинение. Я, потерявшая отца, и, быть может, из-за него... я этого не сделала, а она... она отказалась работать с ним.
Я считала, что должна сказать что-то очень важное:
- Сергей Андреевич! Это неверно, что она сказала... Может быть, вам совсем не нужна моя помощь, но я хочу работать с вами. Я верю вам так же, как верил папа... Я постараюсь быть полезной... Я уже поступила на заочный факультет, но я не успела вам сказать...
Буров посмотрел на меня, словно видел впервые. И улыбнулся. Не насмешливо, а по-хорошему. У меня защемило сердце, я покраснела и тут же готова была себя возненавидеть. Ведь папа летел к Солнцу!.. А я? Я переживаю от улыбки мужчины.
Он сказал:
- Спасибо, Лю...
Мне было немного неприятно, что он так назвал меня.
- Спасибо, Люд, - словно поправился он.
- А что вы... что мы теперь будем делать?
- Что искать?
Он взял меня за руку. Ой, кажется, мне не придется неделю мыть ее!..
- Знаешь, Люд, что такое движение вперед?
- Движение вперед - это борьба противоположностей, - услышала я голос Ладнова. Он догнал нас. Я и забыла, что велела ему ждать меня у выхода. Простите, но, кажется, вы переходите на физику, и я могу оказаться не лишним.
Буров посмотрел на него не очень приветливо.
- Борьба противоположностей! - мрачно повторил он. - Да, чтобы заставить их бороться, нужно найти "противоположное". Вы, Ладнов, теоретик. Взяв на себя тяжесть прогнозов и даже облачившись в мантию "судьи от физики", вы зачислили меня в паникеры... И все же я не перестаю уважать вас как теоретика.
- В восторге от этого. Чем могу служить? - ядовито осведомился Ладнов.
- Допускаете ли вы, что у Б-субстанции должна быть ее противоположность? Не вытекает ли это из ваших же формул?
- Допустим, что вытекает. Я даже допускаю симметричную парность во всем, что существует в мире. Мы с вами хорошая этому иллюстрация.
- Может быть, в том, что мы противоположны - залог движения вперед?
- Остроумно.
- Так вы не думали об этом?
- Допустим, думал. Но мне не хотелось связываться с вами, Буров. А надо было засесть вместе, ругаться...
- Это я могу.
- Я тоже, - огрызнулся Ладнов.
- А если бы мы засели? - спросил Буров.
- Пришлось бы отказаться от многого. Наши нынешние теоретические представления о физических процессах слишком грубы. Вы счастливец! Вы допускаете умозрительные выводы. У меня не может существовать ничего математически не доказанного.
- Вот потому-то вы и нужны мне. Ругайте меня, объявляйте паникером, сомневайтесь во всем... Но если вы в чем-то согласитесь, это будет истиной! Однозначной!
Я с восхищением смотрела на Бурова.
- До сих пор мы оперировали с узенькой полоской явлений, законов, действующих сил, - продолжал Ладнов (они, честное слово, забыли обо мне!). Взаимодействие электрических зарядов и электромагнитных полей, гравитационные силы. Грубо! Первое приближение. Нет! Ответ, почтенный мой Сергей Андреевич, нужно искать в незнаемом. Надо угадать природу внутриядерных сил, с одной стороны, и сил взаимодействия галактик - с другой. Разгадать циклопическую кухню в ядре галактики, откуда вырывается струя всего того, из чего строятся миры... Именно там взаимодействуют ваша, буровская, Б-субстанция и еще не открытая, ей противоположная антисубстанция, если хотите, А-субстанция!
- Верно, черт возьми! Именно там! Эх, если бы дотянуться дотуда руками! крякнул Буров.
- Выше, выше берите, экспериментатор Буров! Куда не хватают руки, дотянется мысль. Нужно воспроизвести кухню рождения миров, воспроизвести здесь, на Земле.
- Черт вас возьми! Мне нравится такая моя противоположность! - восхищенно воскликнул Буров.
- Я, теоретик, могу только вообразить, в лучшем случае представить в формулах, а вы... если бы вам не мешали ваши гипотезы, могли бы воссоздать эту кухню на Земле, чтобы потрогать руками... любую субстанцию.
- Пожалуй, мало этих рук, - сказал Буров, отпуская мои пальцы и рассматривая свои огромные руки.
- Маловато, - процедил Ладнов. - Тут нужны руки всех физиков мира, не загипнотизированных никакими гипотезами. Нужны мозги всех математиков, искусство всех химиков...
- Но проверять-то они все же будут гипотезу об А-субстанции?
- Проверять нужно все, сомневаться во всем.
- Черт возьми! В вас, Ладнов, я бы не сомневался. Свою ругань вы в формулы не перенесете.
- Нет обозначений, - усмехнулся Ладнов.
- А что, если поставить такую задачу на Лондонском конгрессе?
- Там многие будут против вас, но... искать примутся!..
- Так ведь только это и надо!..
Я медленно отставала от ученых. Они вдруг показались мне великанами, а я была такой маленькой...
Они ушли вперед".
Часть третья
ЛЕДНИКОВЫЙ ПЕРИОД
Период холодной войны не менее губителен для планеты, чем ледниковый период.
Глава первая
РАК СОЛНЦА
Солнце висело над морем. В багровом небе не было ни облачка, но на потускневшем красном диске, почти коснувшемся горизонта, появилась тучка и стала увеличиваться, словно разъедая светило изнутри.
Корабль шел вперед, а впереди... умирало Солнце.
За этой небесной трагедией, опершись о перила палубы, наблюдал седой джентльмен с устало опущенными плечами, старчески полнеющий, но еще бодрый, с чистым лицом без морщин, в очках с легкой золотой оправой.
О чем думал этот очень старый человек с поникшей головой, глядя на закатное солнце? О закате цивилизации? О своей роли в жизни?
Леонард Терми, знаменитый физик, последователь Лео Сцилларда, Бора и Оппенгеймера, создателей атомной бомбы, который помогал Ферми и Сцилларду запускать в Чикаго первый в мире атомный реактор и знал о тревожном письме президенту Рузвельту Сцилларда и Эйнштейна о возможности появления атомного оружия в гитлеровской Германии и необходимости создания атомной бомбы прежде всего в Америке. Может быть, Леонард Терми, стоявший теперь на палубе и наблюдавший закат, тот самый Терми, имя которого упоминалось во всех секретных документах Манхеттенского проекта, вспоминал о том, как много было им сделано для того, чтобы в пустыне Невада произошел первый в мире испытательный атомный взрыв.
После открытия второго фронта в Европе молодой Леонард Терми был направлен в оккупированные зоны, чтобы установить, как далеко продвинулись ученые гитлеровской Германии по пути создания атомной бомбы.
