Пароход окончательно пришвартовался именно в тот момент, когда кучер, привстав на переднем сиденье авто, натянул вожжи и остановил горячих коней. Ахметка и Митька Косой одновременно успели к машине и распахнули ее блестящую дверцу. Почетный гражданин Ефрем Ионыч ступил на ковровую дорожку, и тут же цыгане, завидев его, грянули величальную.
Столь странное и эффектное появление Колоколова объяснялось не сумасшедшими чудачествами, какими общество и молва награждают богатых сибирских золотопромышленников, а двумя ошибками Колоколова. Позапрошлым летом он выписал из Германии авто, полагая поднять тем престиж своего города. Но ошибся. К появлению авто единственную достойную такого названия улицу — Николаевскую — не успели замостить, а о прочих дорогах и речи быть не могло. Осмотрев немецкий самоходный экипаж, Колоколов понял, что переоценил его способности и пройдет немало лет, прежде чем он сможет разъезжать на авто по окрестностям. Вторая и тоже понятная ошибка Колоколова таилась в том, что он запас для будущего экипажа несколько бочек хорошего керосина, а обнаружилось, что керосин для авто не годится — нужен бензин, которого даже в Якутске не водилось.
Экипаж оказался удобным и красивым, перепродать его было некому, а держать в сарае до лучших времен неразумно. Так что Колоколов оставил его себе для торжественных конных выездов по Николаевской улице.
Колоколов ступил на ковровую дорожку и пошел к пристани. За ним шел его сын Костя.
Народ на пристани смолк.
Колоколов шел не спеша. Остановился возле городских чинов, что стояли чуть повыше, не смешиваясь с толпой, некоторым пожал руку.
И хоть Ефрем Ионыч был родом из местных старообрядцев, носил бороду, не брезговал появиться на людях в поддевке, внутри он был совсем иным человеком — современным, деловым, грамотным, в меру прижимистым, тихим и вежливым в обращении.
Сына своего Костю, что следовал за ним послушно, он держал в строгости. Отправил его сначала в гимназию в Якутск, затем в Петербургский университет, но через год, узнав, что сын ведет себя скромно, не пожалел денег и послал Костю в Великобританию продолжать образование в Оксфорде. В Оксфорде Костя не преуспел, потому что ему плохо давался английский язык, да и соблазнов было много. Поэтому через два года он был возвращен отцом для помощи в делах, привез много галстуков и шелковых сорочек, а также гонорею, от которой вылечился у ссыльного доктора Шмотоваленко.
Вернувшись в Новопятницк, Костя тосковал по столичной и европейской жизни, втихомолку пил с приказчиками и полагал, что его жизнь погублена, однако не имел силы противиться отцовской воле. Он вел деловую переписку и писал стихи в подражание Надсону, что не вязалось с его могучим обликом, золотыми кудрями и розовым лицом.
Филимонов, будущий городской голова, присоединился к семье Колоколовых, потом за ними увязался пристав. Так они и прошествовали, оживленно беседуя, до самых сходен.
И остановились.
Палубные пассажиры толпились у борта, ожидая, пока сойдут пассажиры каютные.
Первым вышел профессор Мюллер. Федор Францевич был поражен оживлением, царившим на пристани, и счел это знаком уважения к его скромной, но международно известной персоне. Он поклонился толпе, но тут же по пустым, не узнающим взорам господина Колоколова и сопровождавших его персон понял, что торжественная встреча к нему не имеет отношения. Растерянность профессора продолжалась недолго, потому что он услышал справа приветственные возгласы, исходившие от небольшой кучки небогато одетых людей, среди которых, к своему облегчению, узнал своего бывшего студента Андрея Святославовича Нехорошева. Нехорошев кинулся к профессору и нечаянно толкнул Колоколова, который холодно наблюдал за тем, как ссыльные окружили толстого низенького мужчину в котелке и пенсне, отнимают у него саквояж, перехватывают у матроса, шедшего следом, большой и тяжелый ящик.
— Кто такой? — спросил Колоколов у Филимонова. — Почему не знаю?
— Профессор из Петербурга, — сказал за Филимонова пристав.
— Опять бабочек ловить? — ухмыльнулся Колоколов.
Он намекал на позапрошлогоднего профессора, что добирался до Новопятницка в поисках каких-то букашек, чуть не утонул в Лене и был бит по пьяному делу Ахметкой, после чего убрался со своим сачком восвояси.
— Нет, — сказал пристав. — Он едет искать болид.
— Кого? — Колоколов обернулся к сыну.
— Падающую звезду, метеорит, — ответил Колоколов-младший. — Который весной за Урулганом упал.
— Зачем?
— Отец, — сказал с некоторой обидой Костя, — я же в июле просился у вас — пустите меня посмотреть. Могла быть всемирная слава.
— Чепуха! — сказал Колоколов-старший. — Только деньги тратить. Помню, помню, — предвосхитил он возражения сына. — Ты же говорил, что эти… болиды, возможно, бывают из червонного золота. Как же!
— Мы могли прославиться, — упрямо повторил Костя.
— Дурак! — Отец смотрел на пароход, ожидая появления важных гостей. — Я же тунгусам велел посмотреть. Там только тайга паленая, ничего нету.
С парохода сошли торговец Алачачян со своей семьей и миссионер из камчатского братства, к которому сразу поспешил отец Пантелеймон, извещенный о его приезде. Потом хлынула толпа палубных.
— Эй! — крикнул Колоколов капитану Селиванову, что стоял на крыше парохода у своей рулевой будки. — Селиванов, ты англичан-то не утопил?
— Сейчас придут, — сказал Селиванов. — Куда им деваться, Ефрем Ионыч?
Селиванов был расстроен ночными событиями в каюте мисс Смит. Он относился к меньшинству пароходного населения, которое искренне сочувствовало английской девице, и его расстройство усугублялось тем, что Селиванов, не ведая английских обычаев и правил, не знал, как вести себя утром. Он не стал здороваться с Дугласом, когда тот вышел к завтраку, и старался не смотреть на несчастную девушку, темные круги под глазами которой и распухшие от слез веки лучше всяких слов рассказывали об унижении, которому она подверглась…
На пристани появились иностранцы, о которых было еще на той неделе сообщено из Якутска телеграфом.
Первым вышел мистер Дуглас Робертсон, который приостановился на палубе, оглядывая толпу, затем последовала прелестная грустная девушка с бледным напудренным лицом. Наконец вышли слуги англичан — маленький худой китаец Лю и пышногрудая смуглая Пегги. Лю нес футляр с удочками и зонтом Дугласа, Пегги — две круглые коробки с шляпами мисс Смит.
Цыгане еще громче грянули величальную.
