Тема моей диссертации находится на стыке психологии и лингвистики, но все-таки мои знания ограничены второй областью, а к первой я прибегаю по необходимости.
– Мистер Хеллер, мы не сомневаемся, что выбрали верного человека. Отвечайте, пожалуйста, с позиции лингвиста.
– Тогда переформулируйте вопрос. Потому что в моем понимании сны не могут влиять на объективную реальность. Сны – это фантазии. Случайные нейронные мозаики, которые мы, додумывая и приукрашивая, сами складываем в сюжет, хотя зачастую его там нет.
– У вас случался сонный паралич?
– Нет.
– Вы верите в гипноз?
– В какой-то степени.
– Вы знакомы с нейролингвистическим программированием? Теорией самовнушения?
– Конечно. Но причем тут…
– Мистер Хеллер, – Джо Дин упреждающе поднял ладонь, прерывая встречный вопрос в зародыше. – Вообразим, что в теории есть сны, внутри которых происходит нечто, влияющее на организм после пробуждения. Возможно ли это?
– Такое программирование не происходит имманентно, алгоритмы нейролингвистики запускаются извне.
– Вы имеете в виду, что необходимо чье-то влияние?
– Если есть программирование, то должен быть и программист. Операционные системы сами себя не собирают.
– Если только они не продукт ИИ.
– Мне не знакомы адекватные операционки на базе искусственного интеллекта, – отрезал Дэйв. Почему-то диалог начинал его злить, он не понимал, чего конкретно от него хотят и в какую тему уводят.
– Представьте имманентное НЛП, происходящее, пока человек спит, и программирующее его на определенное поведение после пробуждения.
– Думаю, такого не существует.
– Полагаете? – впервые в голосе агента прорезалась толика сомнения.
– Я с таким не встречался.
Дэйву очень хотелось спросить: а вы? Но он сдержался, представив, как Джо Дин вновь поднимет ладонь в строгом жесте, но с мягкой улыбкой (отталкивающий контраст).
– Если бы подобное существовало, в теории, разумеется, какими свойствами должна обладать речь, услышанная человеком во сне?
Дэйв задумался. Ему как будто показали аллигатора и спросили: он шершавый или зеленый?
– Это необязательно должна быть речь, – выдал он, наконец. – Мои исследования показывают, что зачастую во сне мы не слышим и не произносим осмысленных предложений. Речь во сне скорее принимает состояние метафоры мысли. А мысль быстрее, чем слово, но менее оформлена.
– Ближе к делу.
– Речь – это вербальная коммуникация с помощью языка, в котором есть определенные грамматические и лексические правила. А во сне мы можем интуитивно понимать информацию, состоящую из разрозненных слов и даже просто звуков. Мы будто заранее знаем сценарий всего, что будет услышано во сне, в какой бы форме оно ни прозвучало.
Агенты переглянулись, и Хеллер уловил волнение. Инициатива перекочевала к его авторитетному мнению. Это ему понравилось.
– Интересно, – осторожно произнес Джо Дин. – Это и есть форма речевого отклонения, о которой Вы пишете?
– Не совсем. Я исследую разнообразные нарушения речи во сне: от метатезы внутри слова до дефектных или несуществующих грамматических парадигм. То, о чем я сказал, – общая вещь, внутри которой происходит более подробная дифференциация.
– Несуществующих, – зачем-то повторил агент, как будто хотел записать это слово в блокнот, если бы тот у него был. – Могут ли звуки речи во сне звучать, скажем, непривычным образом? Не так, как в реальности.
– Во сне многое кажется странным, даже самые обычные слова. Вы ведь намекаете на некий фонетический код, который человек слышит во время сна?
– Не во время, а внутри сна. Нам нужно понимать, существует ли в теории такой код, который может зародиться сам по себе в глубинах подсознания, и какие у него свойства.
Это не звучало вопросом, но Дэйв поспешил ответить, так как ему показалось, он понял, к чему они клонят.
– Мы не можем видеть и слышать во сне то, чего не видели и не слышали наяву. При всей неограниченности фантазии мы точно не можем придумать новые звуки. Новые слова – да, но только из запчастей уже известных нам слов и морфологических алгоритмов языка или языков, которыми владеем. А чтобы спящий во сне придумал сложный лингвистический или фонетический код, действующий как программа, да еще и запустил его на себе, это сродни тому, как мне вдруг приснится объяснение, ну, не знаю, корпускулярно-волнового дуализма.
– Мистер Хеллер, последний вопрос. Может ли психика не совсем здорового человека обладать такими свойствами, чтобы создать код случайно?
– Вероятность этого столь ничтожна, что ее можно даже не рассматривать.
– Вы так считаете?
– Если честно, я считаю, что вам нужна помощь нейробиолога или психолога, а не лингвиста. Мои знания весьма ограничены, особенно если работать без контекста, в рамках гипотез. Лингвистике нужен материал, нужен язык, текст, слова, а не виртуальные условия, которые, к тому же, постоянно меняются.
Дэйв ожидал, что агенты выкажут раздражение, заподозрив его в попытке выведать засекреченную информацию, но те лишь устало откинулись на спинки стульев.
– И психолог, и нейробиолог, и программист у нас уже есть. Их мы нашли самыми первыми. Но наши специалисты зашли в тупик и заявили, что им не помешал бы нестандартно мыслящий лингвист, чтобы объединить усилия.
– Будь я им, я бы все равно не смог помочь, сидя здесь, я же не экстрасенс, – выпалил Дэйв.
– А жаль. Если бы их трюки действительно работали, это бы нам сейчас весьма пригодилось.
Джо Дин устало поморщился, потер переносицу и встал. Мэтт последовал его примеру.
– Мистер Хеллер, благодарим за оказанное содействие, до свидания.
Агенты спешно удалились, сверкая кейсами и шелестя тканью дорогих костюмов. Дэйв смотрел им вслед, возложив подбородок на сплетенные пальцы. Возможно, Джо Дин сказал «до свидания», а не что-либо другое, потому что интуитивно знает, что им придется еще раз обратиться к Хеллеру. Значит, это еще не конец. А может, это просто привычка прощаться со всеми одинаково. Тем не менее, Дэйв чувствовал себя тем, кто упустил самое интересное дело в жизни, которое, скорее всего, в мириады раз важнее его диссертации, о которой забудут через месяц после защиты.
Оставшийся день Дэйв не мог сосредоточиться на занятиях, которые вел, а последнее вообще отменил, сославшись на дурное самочувствие, которое действительно имелось в наличии, но не столь отчетливо, чтобы не потерпеть. Все, о чем он мог думать, это утренняя беседа на тему, подозрительно созвучную его диссертации. Хеллер анализировал запомнившиеся фрагменты разговора, прогонял через себя, как сквозь фильтр, озвучивал в голове вопросы агентов, пытаясь связать их друг с другом логической цепочкой, минуя собственные ответы, чтобы проследить ход мысли агентов по градации.
Кусая кожу на губах, он отчаянно строил предположения о том, что же столь опасного может обнаружиться на пересечении осей координат психологии, нейробиологии и лингвистики. Но все его гипотезы, возведенные ради забавы, казались равно далекими от действительности. На это намекали и мрачно-уставшие лица агентов, и собственная интуиция.
Ночью Хеллер ворочался с бессонницей, размышляя, как много людей сейчас не спит из-за кошмаров, и можно ли это остановить. Он подошел к окну и долго смотрел на тихий ночной город, придерживая рукой тяжелую занавеску. Черное небо насытило мраком высотки бетонных
