Боги, боги, почему вы создали нас такими беспощадными?! Всадники князя Гнура, сжигая и разоряя хору, оставили за собой умирающих коров, истыканных стрелами и ползавших, будто громадные ежи. Да, конечно, воины Гнура - варвары, не просвещенные истинной мудростью, арете. Но разве, когда наша конница ворвалась через несколько дней в княжью столицу, не вели себя природные эллины точно так же, в пылу налета даже детей рубя смаху, факелами поджигая мирные жилища? То ли места здесь, на берегах Понта, чужим богам подвластные, вселяют бешеную ярость; то ли впрямь Арес, овладев любым человеком, делает его безумным, себя не помнящим?..
Не знаю, почему при виде близких гор родного берега пришли ко мне эти темные, кровавые воспоминания, а не иные, светлые, о детстве или, скажем, о Мирине... Не знаю. Но с какой-то горькой сладостью воскрешал я тот день, горчайший в моей жизни.
Бесноватый князь Орик, опасный наш союзник, в очередной раз не поделил тогда пастбище со своим соседом Гнуром, и тот, прознав о нашем военном договоре, решил предать полис огню и мечу. Часовые не успели вовремя подать сигнал, внешняя стенка держалась недолго, и вот уже пылают дубовые створы северных ворот, и горящие стрелы сыплются на крыши.
Даром тогдашний стратег Андромен вертелся на коне посреди улицы, слепя глаза золотым солнечным ликом на щите и потрясая махайрой. Наспех вооружаясь, жители ближних кварталов еще отстаивали главный вход в город, а со стороны береговой рыбацкой слободы, где стены были стары и ветхи, уже мчались по звонким плитам конники на низких степных лошаденках... Не обременяя себя штурмом наглухо замкнутых хорионов, они спешили к агоре. Должно быть, отлично знал Гнур про казну городскую, сберегавшуюся в храме Афродиты Навархиды. Люди едва успели разбежаться из рыночных рядов; тут и там вспыхивали подожженные стрелами навесы, метался перепуганный скот, топча рассыпавшиеся плоды и обрушивая пирамиды новеньких горшков.
Все же посыльные стратега сумели собрать кучку гоплитов, и те переняли нападавших у самой священной рощи. Варвары не знают боя на больших копьях, а стрелы отскакивают от щитов и доспехов. Поэтому нашим удалось придержать Гнуровых разбойников; но тем временем другой отряд выбил-таки полусгоревшие ворота и, гоня перед собою Андромена с его подручными, захватил подворье храма, а затем ударил гоплитам в тыл.
Сам я тогда находился в военной гавани, следил за тем, как смолят и конопатят мою триеру. Город наш - морской союзник Афин, и мой корабль едва вырвался из позорной ловушки под Эгоспотамами... Позже соседи рассказывали: Эвпатра, которой оставалось два месяца до родов, заслышав крики и увидев клубы дыма, - сначала возле Северных ворот, потом все ближе и ближе, - забилась в самый дальний угол гинекея; рабы заперли все двери, вооружились кто чем смог и собрались в перистиле под водительством Псиакса, моего семнадцатилетнего шурина.. Бедняга! В мое отсутствие он был единственным свободным мужчиной в доме.
Думаю, побоище возле храма Афродиты кончилось бы полным истреблением наших, если бы не подоспели воины Орика. Враги были оттеснены и, пробиваясь к окраине, по дороге мстили горожанам... Роковую ошибку сделал я, выстроив по просьбе Эвпатры это беззащитное жилище, окруженное садом и виноградником, вместо того чтобы поселиться с родителями жены в неприступном хорионе! Какие душевные муки, должно быть, испытала моя несчастная супруга, когда вылетели из чадной копоти наездники - низенькие, жирные, как все мужчины в этом племени, с сальными космами до плеч, обвешанные оружием и золотом! У некоторых болтались на шее свежеотрезанные головы горожан, и у всех кони были покрыты высушенными человеческими кожами.
Псиакс упал первым, разрубленный почти пополам. Рабы бросили дом на произвол судьбы и попытались спрятаться в лозах - что, впрочем, их не спасло... Не знаю, как погибла Эвпатра. Обгоревшее тело ее нашли только на следующее утро среди пепла и углей.
Я подоспел к позднему вечеру ужасного дня. Стоял над необъятным пепелищем, не зная, что делать, куда бежать. Благодетельное оцепенение спасло меня тогда от потери рассудка. Помню, как роскошно пылали старые тополя на углу, над общественным колодцем. А бочарная лавка Стенида, полная сухого дерева, прямо-таки изображала вулкан, выбрасывая столбы ярко-оранжевого или иссиня-белого пламени. Жар от него достигал меня, искры сыпались на волосы; я не трогался с места.
Ух! Столб повыше прежних, гнойно-багровый, взметнулся, крутя обломки тлеющих досок, разбрасывая вырванные с корнем кусты. Ракета с "Зоркого" безупречно накрыла цель, только ямина дымилась на месте деревянных щитов, обозначавших "дот".
Мы тогда стояла на брандвахте неподалеку от входа в залив, и я мог наблюдать весь ход учений.
Как положено, высадке предшествовала основательная огневая подготовка; выходя на позицию, корабли расстреливали береговые мишени. Ширкая полосами тугого дыма, срывались с палуб ракеты; сотрясались частым лаем скорострельные артустановки, угрюмо бухал главный калибр. В дыму и пыли с моря пикировали звенья бомбардировщиков.
Я наблюдал с мостика, как вместе с сооружениями условного противника метр за метром взлетает на воздух прибрежная местность: луг, покрытый синими цветами, кудрявые рощи акаций... Двадцати минут не прошло - зеленая цветущая гряда обратилась в изрытую кратерами, ржаво-коричневую пустыню.
Когда же, по соображениям начальства, противодесантная оборона была в основном подавлена, вперед выдвинулись минные тральщики, прокладывая коридоры для подхода основных сил понеслись катера на воздушной подушке с группами разграждения... Наконец, между рядами буев, пошла первая волна высадки. Громко шлепая, откидывались на мелководье аппарели десантных кораблей. Из трюмов, неукротимо рыча, выкатывались танки с жадно протянутыми хоботами; бежали пятнистые солдаты, комариным звоном дрожало "ура"...
Учения всегда оставляют у меня двойственное чувство. С одной стороны, мне как военному радостны четкость и слаженность действий, например, флота и сухопутных войск; кружит голову, как шампанское, стихийная мощь современной боевой техники. Просто мальчишеский азарт охватывает, когда вижу в специальном фильме, как новенький самолет на бреющем выпахивает бомбами и ракетами котлован, куда можно было бы спрятать квартал небоскребов. Вместе с тем, сразу после подобных восторгов приходит стыд, вернее, чувство возмущения самим собой: Господи, да чему же ты радуешься, вандал?! Тому, что, как говаривал Дон Кихот Ламанчский, благодаря пороху "рука подлого труса может лишить жизни доблестного кабальеро"?..
Нет, право, я мало подхожу для роли офицера, хотя и говорят, что справляюсь с ней неплохо. Откуда эта раздвоенность? Впрочем, я знаю, откуда. Воинский пыл, любовь к парадам и маневрам - от покойника-отца, портрет коего в форме каперанга, с орденами и кортиком, увеличенный до метровой крупности из маленького фото, нависал над всем моим детством. Боже мой, каким тираном в доме, каким требовательным идолом становится погибший отец! И какой фанатичной служительницей его культа делается вдова, если не решит вторично выйти замуж!.. Разве имел я право стать "не таким, как папа"? Нахимовского было не миновать, словно выпадения молочных зубов. Единственное, в чем мама не могла управлять мною, было чтение. Более того, папина библиотека относилась к главным реликвиям нашей домашней "церкви", и мои штудии в книжных шкафах только поощрялись - лишь бы не давал книги товарищам и не читал за едой... Бедная мама! Право же, она не догадывалась, что меня куда более согреют и наставят Шекспир, Достоевский, Анатоль Франс, чем "Фрегат "Паллада", "Цусима" и все военно-морские героические мемуары.
