Первое существо, расположившееся от Андреича слева, больше всего смахивало на пупырчатого варана с рогами на вытянутой змеиной голове, вдруг поднявшегося на задние массивные лапы, да так и застрявшего в этом положении. На спине у него имелся небольшой горб, отчего «варан» несколько сутулился, а вот хвост отсутствовал напрочь. Рога в свете лампочки матово отсвечивали, что твои нагуталиненные штиблеты; очень роскошные, прямо-таки шикарные рога, такие не грех и на стенку приспособить в особняке какого-нибудь олигарха, и желательно где-нибудь над камином, у всех на виду — весьма бы способствовали авторитету хозяина как охотника.
Второе, стоящее, соответственно, от Андреича справа, держало капельницу в вытянутой лапе (я не ошибся), но вот сама лапа заканчивалась совсем не по-собачьи: три длинных когтя зловещего вида и отставленный четвёртый скорее напоминали птичью лапу, нежели дружественную лапу собаки. Да и всё остальное, если внимательней приглядеться, собакой тоже не пахло: туловище кожаным мешком, всё в бугристых складках и лоснящееся, будто смазанное жиром, внизу оно заканчивалось гигантскими лягушачьими лапами, позволяющими этому созданию стоять так же вертикально, и лишь вверху всё это безобразие венчала собачья морда с мощным покатым лбом сенбернара, но стоячими ушами немецкой овчарки. Дополняли картину уродства и безобразия омерзительные на вид длинные тонкие белесые нити, чем-то похожие на паутину, свисающие с нижней могучей челюсти — эдакий завершающий штришок в сюрреалистическом наваждении, которому я сейчас подвергся. Существо глядело на меня умными, но далеко не преданными собачьими глазами и вдруг неожиданно оскалилось, показав внушительные клыки, мало чем уступающие тигриным. Или львиным, вблизи оно без ощутимой разницы. Тени на стене, рельефно обрисовывающие своих прототипов, вносили свою лепту в этот сюр, для меня постепенно переходящий в самый настоящий кошмар, который, судя по всему, и не думал заканчиваться, а наоборот, всё продолжался и продолжался. Что-либо соображать я перестал окончательно, владели мной одни лишь эмоции, сведшиеся в конечном итоге к жгучему любопытству, замешанному на страхе с элементами ужаса. Зрелище, смею уверить, того стоило.
Тут рогатому, видно, надоело на меня пялиться, и он повернулся вновь к Андреичу, но собакоголовый продолжал всё так же смотреть и скалиться, словно о чём-то меня недвусмысленно предупреждая, хотя это явно было излишне — подходить к ним я не собирался, один их вид повергал в ступор, в котором, собственно, я сейчас и находился на грани обморока и тихой истерики с нервным срывом в придачу. Но нервы, надо отдать им должное, оказались всё же крепкими. Железными, как сказал бы мой дед, Царство ему Небесное.
Тут и Андреич соизволил, наконец, повернуть голову в мою сторону.
— О, Жека! Прибыл?
Волосы у него слиплись от пота, капли пота блестели и на лбу. Он небрежно смахнул их рукавом, и я заметил, что рука вымазана какой-то оранжевой дрянью. Нижнюю часть лица закрывала хирургическая маска на резинке, а сам он был облачён в белый халат. Весь его вид говорил о том, что он находится при исполнении прямых ветеринарских обязанностей. Я же только хлопал широко открытыми глазами — в прострации я пребывал, да ещё в какой!
— Как вовремя-то, давай сюда, будешь у меня за медсестру, а то от этих никакого толку, только под ногами путаются, чтоб их через коленку… Да держи ты капельницу повыше, горе луковое, не видишь, петля внизу! — вдруг прикрикнул он на собакоголового. Тот дёрнулся, ещё больше выпучил глаза и вцепился в капельницу, как в спасательный круг. — Понабрали, ё-моё… Ну, сейчас, кажись, начнётся!.. А ты, Тузька, не волнуйся, всё будет хорошо, справились же в прошлые разы, а? Вот и сейчас осилим, я уж привыкать начал, ха-ха… Жека! Дорогой! Где ты там застрял? Дуй сюда, потом с этими познакомишься, если захочешь… Да! Захвати сначала скамейку, она вон там, в том углу, а то ноги затекли, сил уже никаких…
Но поскольку я всё торчал столбом, не в силах ни пошевельнуться, ни слова вымолвить, то Андреич, оглянувшись на меня через плечо, сделал страшные глаза и рявкнул так, что сразу привёл меня в чувство, вывел из ступора и вернул в невозможную реальность с персонажами, не имеющими, по моему глубочайшему разумению, с этой самой реальностью ничего общего.
Механически переставляя ноги, я двинулся в указанном направлении, подобрал низенькую скамеечку и вернулся к опять к склонившемуся над чем-то Андреичу. Но как тут же выяснилось, не над чем-то, а над кем-то. Я очередной статуей застыл над ветеринаром, вытаращившись на то, что ранее целиком скрывала его широченная спина, и сердце моё при этом стучало не хуже отбойного молотка. Или станкового пулемёта, ибо увиденное того заслуживало.
Сначала я подумал, что перед Андреичем лежит слонёнок, только очень маленький, уменьшенный раз эдак в несколько. Похожим на слонёнка его делал хобот и большие, как у чебурашки, уши. Но только это был не слонёнок. Вообще непонятно, кто это был, но человек уж так устроен, что во всём ищет аналогии с уже известным, виденным ранее и знакомым по сути. Не стал исключением и я, сравнивая это создание с чем-то привычным, проводя эти самые аналогии, и чисто интуитивно, подсознательно пришёл к выводу, что в целом существо походило на розового плюшевого медвежонка с очень короткой, нежной шёрсткой, если б не этот самый хобот, уши от чебурашки и ещё витой коротенький, но острый рог, выходящий изо лба. Огромные круглые глаза существа отрешённо смотрели мимо нас куда-то в пространство, иголка от капельницы, что старательно держало создание с собачьей головой, была введена в левую лапку. Вообще, если откровенно, из трёх маленьких кошмарных монстров, что сейчас находились здесь, в сарае, этот казался самым привлекательным, даже симпатичным, по крайней мере, внешне никак не отталкивающим. Наверное, благодаря своим карим глазищам под длиннющими ресницами. Ресницам этим, без преувеличения, чёрной завистью позавидовала бы любая представительница слабого пола. Независимо от возраста.
Я нервно сглотнул и только-только собрался кое о чём спросить, но мне не дали, оборвав мой вопрос в самом начале.
— Как хорошо-то, господи! — проговорил Андреич, бесцеремонно вырвав скамейку у меня из рук. С кряхтеньем уселся и с удовольствием вытянул ноги. Потом глянул на меня снизу вверх и усмехнулся (я угадал движение лицевых мускулов под маской): да, мой вид сейчас, наверное, не вызывал ничего, кроме улыбки — полное обалдение и непонимание всего тут происходящего. Но, несмотря на противоречивые чувства и полный сумбур в моей бедной голове, до меня всё-таки дошло, что Андреич-то, оказывается, в родной своей стихии и, более того, прекрасно себя в ней чувствует. Чего совсем не скажешь обо мне. Обалдение моё достигло критической точки.
